Широкое течение
Шрифт:
живая прыгавшее на носу пенсне, взбивая прическу, при¬
кладывая ладони к горячим щекам:
— Я говорила ей: готовься, учись! Не слушала...
Люся глубже вдавливала себя в подушки, точно хо¬
тела скрыться в них от гнева отца, от обидных и резких
слов матери, и продолжала плакать. Леонид Гордеевич
решительно шагнул к дочери, Надежда Павловна предо¬
стерегающе встала на его пути, произнесла предупреди¬
тельно и с мольбой, страдальчески
— Леонид...
Он властно отстранил ее, попросил:
— Подожди! Отойди. — Он опустился на тахту, ти¬
хонько дотронулся до плеча Люси: она показалась ему
в эту минуту маленькой, горько обиженной, беспомощ¬
ной, как в детстве, и, глядя на ее вздрагивающие плечи¬
ки, испытывал приятное чувство жалости к ней, неж¬
ности.
— Люська... девочка моя, — услышала она мягкий,
проникновенно ласковый голос отца, и шею ее защеко¬
тала его борода — он поцеловал ее в затылок. Она отор¬
валась от подушек, судорожно обняла его, уткнулась
мокрым носом ему в грудь:
— Папа... папочка, милый...
Он гладил ее мягкие светлые волосы, произносил дав¬
но позабытые слова нежности, прозвища, слышанные ею
еще в детстве, потом снял с нее пальто, передал жене,—
та поспешно отнесла его в переднюю, — затем взял ее
за подбородок, приподнял заплаканное, распухшее от
слез лицо, улыбнулся и подмигнул ей:
— Что, ревушка-коровушка? Может быть, переста¬
нешь плакать-то, а? Или еще поплачешь? Я ведь долго
ждал, когда ты заплачешь. А ты все смеялась, все пела...
И вот, наконец, заплакала... Ну, пореви еще...
жала лиц _ _ и долго сидели на тахте об¬
нявшись, молчали, а поодаль стояла Надежда Павловна,
глядела на них, и нижняя губа ее, подбородок вздраги¬
вали, из-под пенсне выкатывались и падали на пол свет¬
лые капли.
— Ты думала, жизнь-то — это сплошной карнавал,
хоровод: все нарядно, весело, смешно, дух захватыва¬
ет! — говорил он тихонько, немного грустно, щекоча ее
щеку бородой, поглаживал ее, словно убаюкивая. — Нет,
мартышка, карнавал-то хорош после труда, труда боль¬
шого, значительного... — Он достал из кармана платок,
подал ей: — На-ка, высморкайся, вытри глаза... Теперь
слезы в сторону и давай обсудим положение, как даль¬
ше жить. — Люся послушно вытерла лицо; мать, присев
на краешек стула, тоже украдкой вытирала глаза под
стеклами пенсне. Леонид Гордеевич захватил в горсть
бороду, подержал ее, подумал, затем сказал: — Не при¬
няли в институт—это беда, конечно,
серьезно, беда поправимая. Что тебе делать сейчас — вот
вопрос... •— Отметив решительное и непреклонное выра¬
жение лица мужа, Надежда Павловна забеспокоилась,
привстав со стула, подалась к нему с предупредительным
жестом, но Леонид Гордеевич опередил ее, сказал учти¬
во и суховато: — Прошу тебя, Надя, не вмешиваться в
наши отношения с ней. Свое влияние ты показала доста¬
точно, я думаю. Теперь я буду командовать.
— Что ты хочешь от нее? — встревожилась Надежда
Павловна.
— Я знаю, что я хочу, — ответил Леонид Гордеевич
и спросил Люсю: —Дочка, ты будешь делать так, как я
тебе скажу?
Люся молча кивнула.
— Я не слышу, погромче, — попросил он.
— Буду, — прошептала Люся, глубоко и прерывисто
вздохнув.
В распахнувшуюся форточку с шумом врывался ве¬
тер, бугрил, колыхал занавеску, сухо постукивал запор¬
кой о стекло, и Люся, встав с тахты, подошла и захлоп¬
нула форточку.
Люся
сквозь слезы и теснее при-
А через несколько дней в сентябрьское утро Антон
Карнилин, стоя у молота, увидел, как по цеху, опасливо
озираясь на грохочущие стальные махины, на брызжу¬
щий металл, шла Люся Костромина в темном свитере, с
аккуратно завязанными платочком волосами. Антон на¬
столько был поражен ее появлением, что позабыл про
заготовку, которая уже остыла, потускнела, и Сарафа¬
нов вернул ее обратно в печь.
Через несколько минут Гришоня Курёнков, сбегав ку¬
да-то и разведав, сообщил кузнецу:
— Наш новый контролер. Оч-чень интересно!
Глава пятая
1
Вечерняя заря занялась чуть ли не с полдня, по-
осеннему холодная, жиденькая, точно истратила она все
свои краски на леса, щедро пропитав багряно-желтыми
соками листья осин, берез, кленов. Все вокруг пламене¬
ло, поражая взгляд последней, ослепляюще дерзкой
вспышкой жизни перед увяданием. Только сосновый, мо¬
лодцевато стройный бор в отдалении загадочно темнел,
хмурился, погруженный в суровое раздумье. В нем было
таинственно и тихо, нечаянный хруст веточки казался
гулким и вызывал испуг.
Таня медленно прошла до озера, остановилась на бе¬
регу, понаблюдала, как листья, падая, ложатся на воду
нарядными узорами, напоминая о быстро промелькнув¬