Школа наемников
Шрифт:
Нет, конечно. Оболочка, наполненная гнусностью: ненависть, зло, подавленная страсть к разрушению. Высший в печали отвернулся от него. И дал приказ Низшему: убери это, он не достоин жизни. Наша вина, наша боль, но мир без мальчика станет лучше, ибо зло малое вырастет в великое зло. Убери.
Мальчишка как раз сидел у костра и ненавидел мутанта. Отступая, Высший коснулся сознания мутанта: да, этот хорош. Не достаточно хорош, чтобы стать Низшим, но достоин жизни. Как жаль, что мальчик этого не понимает...
Ужас
Да, он был велик, но, как все поистине великие, обладал
отзывчивым сердцем и не мог видеть чужих страданий.
* * *
Голова Кира отказывалась соображать. Вот они, стволы, прямо в лицо нацелены, самое время броситься на диких, отобрать оружие и перебить всех к мутантам! Он сильнее всех этих задохликов вместе взятых!
Но мысли текли вяло, и тело будто ослабело, хотя гдето на задворках сознания билась, запертая в невидимую клетку, паника.
Палец на спусковом крючке. Узловатый палец с обгрызенным ногтем...
Ну что же ты медлишь, носатый? Кончай меня!
На виске блестит капля пота. Чуть в стороне — мутант. Взгляд остекленел, крылья носа трепещут, по подбородку стекает кровь...
— Не ф-фметь! — взревел Орв и бросился на главаря, отвел ствол в сторону — грянул выстрел. Одновременно в голове Кира словно лопнула плотина — хлынули мысли, он поднырнул под седого бородача, ударил наугад, отобрал обрез и откатился за разваленную стену.
— Орв! — проскрипел горбоносый главарь. — Ты что, рехнулся? Это же... это ж отрыжка! Он должен сдохнуть!
— Да я его... да я... — хрипел кто-то еще.
Что говорил Орв, Кир не слышал — пригнувшись, потрусил прочь, пока разъяренные дикие не снарядили погоню. Мало ли, что творится в их немытых головах.
Отбежав на безопасное расстояние, он повалился на спину, отдышался, осмотрел добытое оружие: самопал. Две примотанные друг к другу трубы. И патроны... патроны тоже самодельные. Две штуки.
Глава 14
ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ
| В |
ообще кактусовку гонят не из мамми, а из других видов кактусов, главное, чтобы листья были сочные и сладковатые... Если совсем честно — из чего только ее не гонят, одно название и остается, не именовать же напиток «гниловкой». Леке помнил это еще с детства, на Пустоши пили всё и все, сам он присутствовал на попойках, когда совсем маленький был, — мамка с собой таскала. Да и ее кавалеры выпивку постоянно с собой приносили.
Но в эту кактусовку точно добавили-таки если не мамми, то другую дурь. Лексу щедро плеснули в мятую жестяную кружку, и он настороженно принюхивался. Мутно-белая жидкость совершенно несъедобно отдавала кислятиной и жженой резиной.
На площади суетились, накрывали «поляну». Сдвинули собранные из железяк столы, и на них дерганые, истощенные девушки и женщины расставляли плошки. Вместо скамеек и стульев прямо на голом камне постелили шкуры. Мужики переговаривались, таскали хворост и складывали по правую сторону ручья, подальше от столов. Наконец разожгли костер, развесили
— Что это? — просипел Артур, тыча в ту же субстанцию.
Пробегающая мимо женщина пожала плечами:
— Куст. Который у ручья. Соленый.
— А где они соль берут? — удивился Леке.
На него посмотрели как на идиота.
— Горная соль, — снизошел Гус, но сообразив, что Леке его так и не понял, уточнил: — Каменная соль, га- лит. Дошло? Эх, юноша! Ты что же, думал, еда прямо в котлах зарождается? А соль — в солонках? Кстати, на твоем месте я бы поел. Я, собственно, и поем. — И немытыми руками принялся выхватывать из мисок куски. Чавкал, жрал жадно, местные от него не отставали. Леке смотрел на их пальцы, давным-давно не знавшие мыла, и размышлял, не отравится ли, если присоединится к трапезе. Рядом мялся земляк. Несмотря на голод, пировать с местными не тянуло.
— Чтото дрянь какую-то жрут, — вполголоса заметил Артур, понюхав свою кружку, — и пьют дрянь. Хотя, если этой бормотухи хлебнуть, все равно станет, чем закусывать. Ты, кстати, не пей. Ты же непривыкший, упадешь еще...
— А нам надо быть начеку, — закончил за него Леке.
Староста вытер о бороду сальные руки. Его лоб лоснился, на носу плясали отблески огня. Борода поднял кружку, закопченную, кривую, как и всё в укрепрайоне, да и на Пустоши.
— Друзья! Выпьем!
Короткий и незамысловатый тост был принят на ура, люди завопили, заревели, ктото оглушительно пустил газы. Лязгнули друг о друга кружки, в луженые глотки опрокинулась первая порция пойла. Леке заметил, что Гус выпил. И Артур отхлебнул, но подмигнул земляку. Леке сделал вид, что пьет, жидкость обожгла губы. Iyc обернулся, пристально посмотрел на парней, засеменил к ним.
— Ты что?! — зашипел на Лекса. — Рехнулся?! Не пробуй даже! Это же кактусовка.
— От дури мозги усыхают, — заметил Артур. — Зубы выпадают. Я видел. Ты вид сделай, а пить — не пей.
— Я же не идиот, — обиделся курсант, — я все понял. Лучше за собой следите. Няньки нашлись.
— О! — Iyc поднял перст. — Наша девочка обиделась!
Артур схватил Лекса за плечо — видно, решил, что
тот рванется бить Гусу морду. Но Леке только сплюнул под ноги. Он слышал в своей жизни много оскорблений и на «девочку» не стал реагировать.
Между тем местные заново наполнили кружки. Крепыш Тело взобрался на стол, сбив миску с чем-то невообразимо вонючим, поднял сосуд над головой и провозгласил:
— Чтобы тени пришли за нашими врагами! — И немедленно выпил.
На этот раз собравшиеся орали еще громче. Там, где туалет, уже дрались: кто-то, азартно хрюкая, месил ногами тело. Тело не сопротивлялось. Веселье набирало обороты, люди кричали вразнобой, смеялись взахлеб, рыдали, рвали волосы на себе и соседях, Борода закусил свою бороду и сосал ее, у стены ритмично постанывала баба; полуголый, невообразимо грязный мужик бился головой о стол, приговаривая: