Школа Робинзонов
Шрифт:
Он был подавлен грохотом машинного отделения, шумом выхлопных клапанов, выпускавших отработанный пар мощными толчками. Он с содроганием ощущал всем телом, как пароход проваливался точно в пропасть и как пробка выскакивал на водяную вершину.
— Нет, тут уж ничем не поможешь, корабль непременно опрокинется, — повторял несчастный страдалец, устремляя на своего ученика бессмысленный взгляд.
— Спокойствие, Тартелетт! — отвечал Годфри. — Кораблю положено качаться на волнах, плавать, а не тонуть. Это достаточное основание, чтобы успокоиться.
— А я не вижу оснований, — твердил Тартелетт.
И,
Страх Тартелетта был вполне понятен. Человеку, не привыкшему к морю, разгул стихии доставляет много беспокойства, а ведь Тартелетт никогда не плавал даже по тихим водам бухты Сан-Франциско. Отсюда, естественно, и морская болезнь, и страхи при сильной качке.
А между тем погода все ухудшалась, угрожая «Дриму» шквальным ветром. Если бы пароход находился в виду берега, на это указали бы семафоры. [17]
В течение всего дня корабль, сотрясаемый ужасными волнами, шел только средним ходом, чтобы не портить машину и не сломать винт, который при перемещении судна с одного уровня на другой то погружался в воду, то повисал над ней, работая вхолостую. В эти моменты лопасти поднимались выше ватерлинии и били по воздуху с риском повредить механизм. Из-под кормы «Дрима» слышались тогда как бы глухие выстрелы, и поршни двигались с такой скоростью, что механик едва успевал регулировать машину.
17
Сигнальные приспособления, расположенные в опасных местах или указывающие приближение бури.
При этом от наблюдательности Годфри не укрылось одно странное обстоятельство, причину которого он сначала никак не мог понять: ночью пароход сотрясало меньше, чем днем. Следовало ли отсюда заключить, что ветер уменьшался после захода солнца, и потому наступало некоторое затишье?
Различие было настолько явственно, что в ночь с 21 на 22 июня Годфри решил разобраться, в чем дело. Как раз в этот день море было особенно неспокойным, ветер еще больше усилился и казалось, что после такого длинного дня никогда не наступит ночь.
Дождавшись, однако, полночи, Годфри поднялся, оделся потеплее и вышел на палубу. Вахту нес капитан Тюркот. Он стоял на мостике, пристально вглядываясь в даль.
И тут Годфри почувствовал, что ветер хотя и не уменьшился, но натиск волн, рассекаемых форштевнем «Дрима», заметно ослабел. Подняв глаза на задернутую черным дымом трубу, он увидел, что дым отлетает не назад, а по ходу судна.
— Значит ветер переменился, — заметил он про себя.
Очень довольный этим наблюдением, Годфри поднялся на капитанский мостик и подошел к Тюркоту.
— Капитан! — обратился он к моряку.
Тюркот, закутанный в клеенчатый плащ, не слышал его шагов и не мог скрыть удивления, увидев перед собой молодого человека.
— Это вы, мистер Годфри? Вы… На мостике…
— Да, капитан, я пришел у вас спросить…
— Но о чем? —
— Разве ветер не переменился?
— Нет, мистер Годфри, к сожалению, нет… И я боюсь, как бы он не перешел в бурю.
— Однако ветер теперь сзади!
— Ветер теперь сзади… В самом деле… Ветер сзади… — повторил капитан, почему-то раздосадованный этим замечанием. — Но это помимо моей воли, — добавил он.
— Что вы этим хотите сказать?
— Я хочу сказать, что для безопасности судна пришлось изменить направление и постараться уйти от бури.
— Досадно, если мы из-за этого опоздаем, — сказал Годфри.
— Да, очень досадно, — ответил капитан Тюркот, — но днем, как только море немного стихнет, я снова поверну на запад. А сейчас советую вам, мистер Годфри, вернуться в каюту. Доверьтесь мне; Постарайтесь уснуть, пока нас качает на волнах. Так вам будет спокойнее.
Годфри в знак согласия кивнул головой и бросил тревожный взгляд на небо, по которому с удивительной быстротой мчались низкие тучи. Затем, покинув мостик, он вернулся в свою каюту и тотчас же погрузился в крепкий сон.
На следующее утро, 22 июня, ветер почти не ослаб, но «Дрим», как и обещал капитан Тюркот, пошел по прежнему направлению.
Это странное плавание — днем на запад, ночью на восток — длилось еще двое суток. Постепенно барометр стал проявлять тенденцию к повышению, и колебания стали не такими резкими. Следовало ожидать, что непогода уйдет вместе с ветрами, повернувшими теперь на север.
Действительно, так и случилось.
Двадцать пятого июня около восьми часов утра, когда Годфри поднялся на палубу, легкий северо-восточный ветерок быстро прогонял по небу облака. Солнечные лучи, играя на снастях судна, отбрасывали огненные блики на всех выступах борта. Море, отсвечивавшее зеленью в глубине, искрилось на поверхности лучезарным светом. Еще не окончательно утихший ветер покрывал пеной гребни волн. Собственно говоря, это были не настоящие морские волны, а легкая морская зыбь, тихо качавшая пароход. Зыбь или волны, затишье или буря — для учителя танцев Тартелетта все было одинаково скверно. В полулежачем положении он примостился на палубе, открывая и закрывая рот, словно карп, вынутый из воды.
Помощник капитана, стоя на полуюте, глядел на северо-восток в подзорную трубу.
Годфри приблизился к нему.
— Ну что, — сказал он весело, — сегодня, пожалуй, лучше, чем вчера!
— Да, мистер Годфри, — ответил помощник, — море успокоилось.
— А «Дрим» уже взял свой курс?
— Нет еще.
— Нет еще? Но почему же?
— Потому что шквальный ветер отбросил его к северо-востоку, и теперь мы должны снова проложить курс. В полдень мы произведем наблюдения, и капитан даст нам указания.
— А где же он сам? — спросил Годфри.
— Капитана нет на борту.
— Нет на борту?
— Да… ему пришлось уехать. Когда небо прояснилось, наши вахтенные заметили на востоке буруны, не обозначенные у нас на карте. Чтобы узнать расположение рифов, капитан Тюркот приказал спустить шлюпку и вместе с боцманом и тремя матросами отправился на разведку.
— Давно это было?
— Часа полтора назад.
— Как жалко, что меня не предупредили! Я бы с удовольствием к ним присоединился!