Школьные дни Иисуса
Шрифт:
– Пусть поживет у меня на койке, – говорит Бенги. – Я ее кормить буду, пока она не поправится.
– Отвернись, – говорит молодой человек.
Бенги не понимает.
– Отвернись, – говорит молодой человек.
Он, Симон, шепчет Инес, которая тем временем вытирает мальчика:
– Не дай ему смотреть.
Она вжимает голову мальчика к себе в подол. Он сопротивляется, но она держит крепко.
Молодой человек стискивает утку между колен. Стремительное движение – и все кончено. Голова теперь неловко болтается, пленка затягивает глаза.
– Иди похорони его, – приказывает он. – Давай.
Инес отпускает мальчика.
– Идите вместе, – говорит ему он, Симон. – Помоги похоронить птицу. Чтобы твой друг все сделал как следует.
Чуть погодя мальчик находит их с Инес на винограднике.
– Ну как, похоронили бедную утку? – спрашивает он.
Мальчик качает головой.
– Мы не смогли вырыть яму. У нас лопаты не было. Бенги спрятал ее в кустах.
– Нехорошо это. Когда день закончу, пойду и сам похороню. Покажешь мне где.
– Зачем он это сделал?
– Зачем молодой человек освободил его от страданий? Я тебе уже объяснил. Потому что утка со сломанным крылом была бы беспомощна. Перестала бы есть. И зачахла бы.
– Нет, зачем Бенги это сделал?
– Я уверен, что это он не со зла. Просто камни кидал, ну и так вышло.
– А детки тоже умрут?
– Конечно, нет. У них есть мама, она о них позаботится.
– Но кто же будет давать им молоко?
– Птицы – они другие, не как мы. Они не пьют молоко. Но вообще молоко дают матери, а не отцы.
– А они найдут себе padrino?
– Вряд ли. Не думаю, что у птиц бывают padrino – так же, как и молоко. Padrino – это человеческая затея.
– Ему не жалко – Бенги. Он сказал, что ему жалко, но на самом деле нет.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что он хотел убить эту утку.
– Я не согласен, мой мальчик. Вряд ли он до конца понимал, что делает. Он просто швырялся камнями, как все мальчишки. В глубине души он не собирался никого убивать. А потом, когда увидел, какое красивое созданье эта птица, когда увидел, какой ужас натворил, он раскаялся и ему стало жалко.
– Ему не стало жалко. Он мне сам сказал.
– Если сейчас не жалко, значит, скоро будет. Его совесть не даст ему покоя. Так люди устроены. Если мы делаем плохое, радости нам от этого никакой. Нам совесть не дает.
– Да он сиял! Я видел! Он сиял и швырял камни изо всех сил! Он хотел их всех убить!
– Не знаю, что ты подразумеваешь под сиянием, но даже если он сиял, даже если швырялся камнями, это не доказывает, что в глубине души он хотел убить птиц. Мы не всегда способны предвидеть последствия наших действий – особенно в молодости. Не забывай: он сам предложил выходить птицу со сломанным крылом, поселить ее у себя на койке. Что еще мог он сделать? Отозвать назад брошенные камни? Не получится. Прошлое не переделать. Что сделано, то сделано.
– Он ту птицу не похоронил. Просто бросил
– Мне очень жалко, но птица мертва. Мы не можем ее оживить. Мы с тобой сходим ее похоронить, как только дневная работа закончится.
– Я хотел ее поцеловать, а Бенги мне не дал. Сказал, что она грязная. Но я ее все равно поцеловал. Залез в кусты и поцеловал.
– Это хорошо, я рад. Для нее это будет важно – что кто-то ее любил и поцеловал после того, как она умерла. И важно будет для нее, что ее как следует похоронили.
– Хорони сам, если хочешь. Я не буду.
– Ладно, я сам. А если мы придем завтра поутру и увидим, что могила пуста, а вся утиная семейка плавает в запруде – папа, мама и дети, все на месте, – мы поймем, что целование действует, что целованием можно воскрешать из мертвых. А если не увидим, если не увидим утиную семейку…
– Я не хочу, чтобы они вернулись. Если они вернутся, Бенги просто возьмет и опять закидает их камнями. Ему не жалко. Он просто притворяется. Я знаю, что он притворяется, а ты мне не веришь. Ты мне никогда не веришь.
Ни лопаты, ни кирки не находится, и он заимствует в грузовике монтировку. Мальчик ведет его туда, где в кустах лежит дохлая утка. Перья уже потускнели, а до глаз добрались муравьи. Он вырубает монтировкой ямку в каменистой почве. Она недостаточно глубока, и нельзя считать это достойными похоронами, однако он опускает птицу в ямку и кое-как присыпает ее. Жилистая лапка все равно торчит наружу. Он собирает камни и складывает их на могилу.
– Ну вот, – говорит он мальчику. – Как сумел.
Когда они наутро приходят навестить это место, камни разбросаны, а утки нет. Повсюду перья. Они ищут, но ничего не находят – кроме головы с пустыми глазницами и одной лапы.
– Жалко, – говорит он и понуро уходит к остальной бригаде.
Глава 2
Через два дня сбор винограда завершается, грузовик увозит последние корзины.
– Кто будет есть весь этот виноград? – интересуется Давид.
– Его не будут есть. Его отожмут на виноградном прессе, а сок превратят в вино.
– Мне не нравится вино, – говорит Давид. – Оно кислое.
– Вкус к вину – дело наживное. Пока мы молоды, нам оно не нравится, а когда становимся старше, у нас появляется к нему вкус.
– У меня к нему вкус не появится никогда.
– Это ты сейчас так говоришь. Поживем – увидим.
Обобрав виноградники подчистую, они переходят в оливковую рощу, где раскладывают сетки и с помощью длинных крючьев снимают оливки. Работа эта тяжелее, чем сбор винограда. Он ждет полуденных перерывов, жар долгих дней выносить трудно, он часто отвлекается, чтобы попить или просто восстановить силы. У него почти не укладывается в голове, что всего несколько месяцев назад он работал в порту грузчиком, таскал тяжести и при этом едва ли потел. Спина и руки утратили былую силу, сердце бьется лениво, донимает боль в сломанном ребре.