Шкура

Малапарте Курцио

– Oui, sans doute, c’est l’air francais qu’y ont mis le Poussin et Claude Lorrain [299] , – сказал Джек.

– Et Corot [300] , – добавил генерал Гийом.

– Stendhal aussi a mis quelque chose de francais dans ce paysage [301] , – сказал майор Маркетти.

– Aujourd’hui, pour la premi`ere fois, je comprends pourquoi Corot, en peignant le Pont de Narni, a fait les ombres bleues [302] , – сказал Пьер Лиоте.

299

Да, без сомнения, это воздух Франции, привнесенный в этот пейзаж Пуссеном и Клодом Лорреном (фр.).

300

И

Коро (фр.).

301

Стендаль тоже добавил кое-что французское в этот пейзаж (фр.).

302

Теперь я понял, почему Коро, рисуя мост в Нарни, положил там синие тени (фр.).

– J’ai dans ma poche «Les Promenades dans Rome», – сказал генерал Гийом, доставая из кармана мундира книгу. – Le G'en'eral Juin, lui, se prom`ene avec Chateaubriand dans sa poche. Pour comprendre Rome, Messieurs, je vous conseille de ne pas trop vous fer `a Chateaubriand. Fiez-vous `a Stendhal. Il est le seul francais qui ait compris Rome et l’Italie. Si j’ai un reproche `a lui faire, c’est de ne pas voir les couleurs du paysage. Il ne dit pas un tra^itre mot de vos ombres bleues [303] .

303

Я ношу с собой «Прогулки по Риму»… Генерал Жюэн прогуливался с Шатобрианом в кармане. Чтобы понять Рим, господа, я вам советую не слишком доверять Шатобриану. Доверьтесь Стендалю. Он единственный француз, кто понял Рим и Италию. Я могу упрекнуть его только в том, что он не увидел красок итальянской природы. Он не сказал ни слова о ваших синих тенях (фр.).

– Si j’ai un reproche `a lui faire, c’est d’aimer mieux Rome que Paris [304] , – сказал Пьер Лиоте.

– Stendhal n’a jamais dit une chose pareille [305] , – сказал генерал Гийом, нахмурив брови.

– En tout cas, il aime mieux Milan que Paris [306] .

– Ce n’est qu’un d'epit d’amour, – сказал майор Маркетти. – Paris 'etait une ma^itresse qui l’avait tromp'e bien des fois [307] .

304

Я могу упрекнуть его лишь в том, что он больше любил Рим, чем Париж (фр.).

305

Стендаль никогда не говорил ничего подобного (фр.).

306

В любом случае, он больше любил Милан, чем Париж (фр.).

307

Это все от любовной досады… Париж – это любовница, которая обманывала его не раз (фр.).

– Je n’aime pas, Messieurs, vous entendre parler ainsi de Stendhal. C’est un des mes plus chers amis [308] , – сказал генерал Гийом.

– Si Stendhal 'etait encore Consul de France `a Civitavecchia, – сказал майор Маркетти, – il serait sans doute, en ce moment, parmi nous [309] .

– Stendhal aurait fait un magnifique oficier des goums, – сказал генерал. И добавил, обернувшись с улыбкой к Пьеру Лиоте: – Il vous ravirait toutes les jolies femmes qui vous attendent ce soir `a Rome [310] .

308

Мне совсем не нравится, господа, что вы так говорите о Стендале. Это один из самых дорогих моих друзей (фр.).

309

Если бы Стендаль все еще был консулом Франции в Чивитавеккье… он без сомнения был бы среди нас в этот момент (фр.).

310

Стендаль

был бы прекрасным офицером у марокканцев… Он увел бы от вас всех красоток, которые ждут вас сегодня вечером в Риме (фр.).

– Les jolies femmes qui m’attendent ce soir, ce sont les petites filles de celles qui attendaient Stendhal [311] , – сказал Пьер Лиоте, круг знакомств которого в Риме был довольно обширен, он рассчитывал обедать в тот вечер во дворце Колонна.

Я взволнованно слушал французские голоса, французские слова, мягко летавшие в зеленом воздухе, быстрое легкое произношение, учтивый сердечный смех, столь свойственный именно французам. Я испытывал стыд и сожаление, словно был виноват в том, что купол Святого Петра не был Эйфелевой башней. Я хотел бы извиниться перед ними, попытаться убедить их, что это не моя вина. Мне тоже хотелось бы в тот момент (я знал, это было бы им по душе), чтобы город внизу, на краю горизонта, был не Римом, а Парижем. Я молчал, слушая, как мягко порхают между ветвей французские слова, и притворялся, что не замечаю, как взволнованы эти закаленные солдаты, эти храбрые французы, как они пытаются спрятать свое волнение и слезы за легким веселым разговором.

311

Красотки, которые ждут меня сегодня вечером, это внучки тех, кто ждал Стендаля (фр.).

Мы надолго замолчали, глядя, как купол Святого Петра мягко покачивается в глубине долины.

– Vous en avez de la veine! [312] – воскликнул вдруг генерал Гийом, хлопнув меня по плечу, и я почувствовал, что он думал о Париже.

– Мне жаль, – сказал Джек, – мы должны оставить вас. Уже поздно, и генерал Корк ждет нас.

– Пятая американская армия захватит Рим и без вас… да и без нас, – сказал генерал Гийом с едва заметной горькой иронией в голосе. И, сменив тон, с грустной и насмешливой улыбкой добавил: – Пообедаем в нашей столовой, потом я вас отпущу. Колонна генерала Корка не тронется, с позволения Святого Отца, раньше двух или трех часов. Пойдемте, господа, нас ждет кускус.

312

Вам везет! (фр.)

В тени больших, населенных птицами падубов на маленькой поляне стояли в ряд несколько столов, которые гумьеры притащили из брошенных хозяевами домов. Мы сели за стол, и генерал Гийом, указывая на двух черных, худых, как ящерицы, монахов, крутившихся среди марокканцев, рассказал, что едва прошел слух о прибытии гумьеров, все крестьяне убежали, осеняя себя крестом, будто уже почуяли запах серы, а из близлежащих монастырей сразу пришел целый отряд святых братьев, чтобы обратить марокканцев в веру Христову. Генерал послал офицера просить братьев не приставать к арабам, но те ответили, что у них указ крестить всех марокканцев, потому что Папа не желает видеть турок в Риме. Действительно, Святейший Отец обратился по радио к союзному командованию, выражая пожелание, чтобы марокканская дивизия осталась за воротами Вечного города.

– Папа непоследователен, – смеясь, сказал генерал Гийом. – Если он согласился быть освобожденным армией протестантов, то почему он не хочет видеть среди своих освободителей и мусульман?

– Может быть, Святой Отец, – сказал Пьер Лиоте, – был бы менее суров к мусульманам, если бы знал, какого высокого мнения гумьеры о его мощи. – И рассказал, что три тысячи женщин, нашедших приют на папской вилле, произвели огромное впечатление на марокканцев. Три тысячи жен! Папа, без сомнения, самый могущественный правитель в мире.

– Мне пришлось, – сказал генерал Гийом, – расставить охрану вокруг забора папской виллы, чтобы не дать гумьерам увиваться вокруг папских жен.

– Теперь понятно, почему папа не хочет турок в Риме, – сказал Джек.

Все рассмеялись, а Пьер Лиоте сказал, что союзников в Вечном городе ждет большой сюрприз. Похоже, Муссолини остался в Риме и приготовил союзникам триумфальный прием, он ждет их на балконе Палаццо Венеция, чтобы приветствовать своей как всегда выдающейся речью.

– Я буду очень удивлен, – сказал генерал Гийом, – если он упустит такую возможность.

– Уверен, что американцы будут с энтузиазмом аплодировать ему, – сказал лейтенант Лиоте.

– Они аплодируют ему вот уже двадцать лет, – сказал я, – и нет причины не делать этого и сейчас.

– Определенно, – сказал майор Маркетти, – если бы американцы не аплодировали ему в течение этих двадцати лет, им не пришлось бы в один прекрасный день высаживаться в Италии.

– Кроме речи Муссолини, – сказал Джек, – мы, конечно же, получим благословение Святейшего Отца с балкона собора Святого Петра.