Шлиман. "Мечта о Трое"
Шрифт:
Шлиман один преодолевает на четвереньках опасное место, и около восьми километров то идет, то карабкается, то пробирается ползком. Впереди стена взбирается на скалу; оттуда, вероятно, откроется величественный вид! Дорога к вершине очень тяжела, но когда она, наконец, достигнута, видно, что километрах в двух высится другая гора, на добрых двести метров выше только что преодоленной. Она заслоняет вид на запад. Значит, надо опять двигаться дальше. Подъем под конец достигает шестидесяти градусов. Шлиман все измеряет и заносит в дневник.
Около шести часов Шлиман в одиночестве лазит по стене, пока не добирается до поставленной цели и не разрешает себе передохнуть. На всякий случай он еще раз измеряет размеры кирпичей, из которых сложена стена: семьдесят шесть сантиметров в длину, двадцать пять в ширину и семнадцать в толщину.
Он выясняет, что стена не сложена целиком из кирпичей, а основу ее составляют гранитные глыбы. Высота стены от восьми до двенадцати метров, толщина у основания — от шести с половиной до восьми, а наверху — от пяти до шести с половиной. Смешно быть таким педантом и все так тщательно измерять? Совсем нет, только так и можно представить себе невероятные масштабы этого созданного больше двух тысяч лет назад творения, тянущегося три тысячи двести километров, величайшего творения рук человеческих, превышающего размерами и мощью египетские пирамиды.
Путник поднимает глаза от записной книжки, кладет в карман карандаш и вытаскивает из-за пояса подзорную трубу. На севере видны вершины маньчжурского нагорья. Туда тянется длинная узкая долина, прорезанная рекой, которая делает плодородными рисовые поля и протекает несколькими рукавами через город, где он был утром.
Шлиман опускает подзорную трубу. На острове Ява он стоял на краю кратера вулкана, в Калифорнии стоял на вершине Сьерра-Невады, стоял в предгорьях Гималаев и на плато Кордильер, но ничто, по его мнению, не может сравниться с тем грандиозным и величественным зрелищем, которое открывается с Великой Китайской стены.
И он опять смотрит на эту стену, что волнообразно, словно припев древней песни, вздымаясь и опускаясь, уходит вдаль, пока не исчезает в дымке на горизонте. Разве не племя гигантов воздвигло ее? Разве не чудовищное и невиданное дело — заставить миллионы рабов изготовлять кирпичи и втаскивать их и каменные глыбы на далекие горы? Какой народ имел стольких солдат, что мог обеспечить достаточно сильной стражей каждую из двадцати тысяч башен? Что стало с этим народом? Ныне стена совершенно разваливается; здесь гнездятся только стаи голубей да снуют тысячи сверкающих, как драгоценные камни, ящериц. Эта стена — огромный надгробный памятник былому величию страны и рабам, которые ее воздвигли.
Ему трудно оторваться от этого зрелища. Он хотел бы остаться здесь до тех пор, пока заходящее солнце не окрасит голые горы и над стеной не появятся звезды, те же, что и две тысячи лет назад. Но тут сильная головная боль и жгучая жажда напоминают ему, что он много часов находится уже в дороге и ему предстоит еще тяжелый обратный путь.
Кое-где он может продвигаться только ползком, цепляясь руками и ногами за края трещин, но он горд, что не потерял ни подзорной трубы, ни кирпича в шестьдесят семь сантиметров, который привязал себе за спину.
Пароход бросил якорь на рейде Иокогамы. Страна, над которой царит снежная вершина Фудзиямы, совершенно не похожа на Китай. Здесь не кишат сотни грязных лодок с чуть живыми от голода женщинами, что носят детей в мешке за спиной. Здесь только одна опрятная лодка с двумя коренастыми японцами на веслах. Вся их одежда — красная и синяя татуировка. Они доставляют единственного сошедшего с парохода иностранца к молу и там, показав четыре пальца, говорят «темпо». Это значит, что за перевоз надо заплатить четыре темпо. Приехавший выкладывает деньги с удивлением: плату он находит вполне справедливой. Иокогама, похоже, первый портовый город, где не запрашивают сразу в четыре раза, чтобы после длительных препирательств согласиться на двойную плату.
Таможенники объясняют ему жестами, что надо открыть все узлы и чемоданы. Ну конечно, везде одно и то же и везде поступают одинаково: опускают руку в карман и звенят деньгами. Но оба они остаются глухи, они тычат себе пальцем в грудь и говорят: «Ниппон муско», то есть: «Я японец», а это значит: «Я считаю ниже своего достоинства пренебрегать обязанностями ради денег».
Гостиница расположена в саду, где в изобилии цветут кусты махровых камелий. Город — один из немногих портов, открытых по договору для европейцев, — еще четыре года назад был рыбацкой деревней, а теперь насчитывает четырнадцать тысяч жителей.
Страну, во всем столь отличную от лежащего рядом Китая, Шлиман осматривает с любопытством и старательно все записывает. В какой дом ни войдешь, минуя садик со странными карликовыми деревьями, кажется, что нигде не может быть дома, в большей степени сверкающего чистотой. Пол покрыт красивыми бамбуковыми циновками: они одновременно служат коврами, стульями, столами, кроватями и матрацами. Единственная мебель — красивые резные подставки для головы, чтобы во время сна не испортить сложной прически, да маленький переносный очаг. Посуда — деревянные лакированные миски с изображением Фудзиямы или священных лебедей, столовые приборы — деревянные палочки.
Быт японцев, их умение довольствоваться малым производят на Шлимана сильное впечатление. Стоит лишь осмотреть японский дом, как убеждаешься, насколько ненужно все то, что мы считаем нужным, — наши потребности созданы искусственно. Забудем раз и навсегда то, что мы с детства привыкли видеть вокруг себя, и мы сможем довольствоваться тем же немногим, как и японцы, и жить так же счастливо! Как все-таки, если рассматривать по существу, убога жизнь в Европе! Чтобы понять это, стоило ехать за тысячи миль в Иокогаму.
Поездка интересна и с другой стороны. В начале июня правительство поставило иностранцев в известность, что через несколько дней император проследует по большой дороге из Эдо [7] в Киото. Никто в это время не смеет покидать своего дома, чтобы не подвергать себя опасности. Однако накануне этого торжественного события британский консул все же добился, чтобы иностранцам разрешили посмотреть на процессию из огороженной рощицы. Шлиман заблаговременно отправляется туда пешком, чтобы получше посмотреть страну, и изучает по дороге, как разводят и пересаживают рис. Повсюду между полями цветут камелии и розы, но здесь они, как и фрукты, ничем не пахнут. Повсюду разбросаны маленькие рощицы, и в каждой храм.
7
Эдо или Иеддо — так до 1869 года назывался Токио