Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях
Шрифт:
Покуда совещались, что делать, с востока набежали чёрные тучи, затянули всё небо, и луна скрылась в густых облаках. Стало так темно, что они едва могли видеть друг друга. Заморосил дождик.
— Сейчас песок немного промочит, и работа пойдёт быстрее, — сказал один из парней. — Давайте не терять время понапрасну.
И, подбадривая друг друга, все вместе начали копать. Яму вырыли длинную и широкую, такую, что уже так просто не осыплется.
Лопаты лязгнули о какую-то металлическую пластину.
— Котёл! Котёл с деньгами! — закричали все радостно, но, когда окопали вокруг и хотели поднять его из земли, увидели, что это не котёл, а тяжёлый железный панцирь. Он покрывал грудь скелета, сбоку от которого лежал меч, а на черепе — железный шишак. Стоят парни, задумались, видя, каким дивным образом
Тут один самый смелый говорит:
— Давайте бросим этот скелет, а доспехи возьмём себе. Пусть хоть они будут памятью о наших ночных трудах.
Только собрались это сделать, как вдруг пригорок осветила молния. Видят: стоит огромный великан в железных доспехах, держа над их головами сверкающий меч. Ужас пронзил сердца, землю потряс удар грома. А великан произнёс такие слова:
— Никчёмные! Злату и сребру предались вы всеми мыслями своими! Помышляя лишь о богатстве, вы оскорбили прах богатыря, который со славою окончил тут жизнь свою. Воссияет заря воскресения мёртвых, и падёт на вас позор пред лицом всего мира!
В тучах прогремел гром, и великан пропал с глаз.
Страх потряс парней до глубины души, долго стояли они онемевшие, словно ночные призраки. В свете молнии снова увидели перед собой засыпанную песком яму, и показалось им, будто земля на этом месте нетронутая.
Бросили на пригорке и штырь, и лопаты; забыли, какая дорога ведёт в город; бежали прямо через луга да засеянные поля, и казалось им, что тот великан с мечом в руке долго гнался за ними.
На рассвете вернулись в город. Все обессиленные, с бледными лицами, будто измученные тяжкой хворобой. Со страхом вспоминали произошедшее, рассказывали другим, но не все им поверили.
После этого случая плачку видели в разных местах в окрестностях города. На кладбище, посреди которого стоит каменный костёл святого Ксаверия, ходила она, ломая руки, от одной могилы к другой, иногда молча стояла у надгробий, будто каменная статуя. Многие из тех, что проходили ночной порою мимо этих мест, убегали в испуге, будто от упыря, и рассказывали другим об этом диве.
Видели её и у костёла святого Казимира. Сидела она перед дверьми этого храма от заката аж до восхода солнца. Не раз плакала, сидя на камне, а то и в поле или на берегу Двины. Но её плач и сетования мало кому трогали сердце. Мало было таких, что, подняв очи к небу, взывали к милосердию Божьему. Одни не обращали внимания, другие мечтали о кладах.
— Как мне думается, — сказал Зав'aльня, — это предостережение для людей, чтоб исправили свои нравы. Но, увы, люди ныне стали такие разумные, что каждая вещь им и так понятна, ни в какие чудеса не верят, клады им подавай, чтоб, не трудясь, иметь всё, что придёт в голову. За золото продадут всё, что наши отцы ценили дороже жизни.
— А всё же было б неплохо отыскать клад, — сказал я. — Богатый человек может сделать немало добра.
— Богатый человек может сделать много добра, это правда, — сказал дядя. — Но пусть он сперва научится познавать и любить то, что есть добро. Тогда Бог и сделает его достойным распорядителем сокровищ земных, как того старого человека, которому в окно кинули осиное гнездо, и оно на его глазах превратилось в золотые монеты. Люди гонятся за богатством не для того, чтоб делать ближним добро, а чтобы вообще ничего не делать либо, что ещё хуже, чтоб вредить. Но что же дальше?
— Когда некоторые наши богатые и учёные паны, — продолжил Францишек, — путешествуют в дорогих экипажах, либо во время охоты с гончими псами проезжают по горам и густым лесным чащам, эта плачка часто встречает их в образе сироты в убогой крестьянской одежде. В молчаньи обращает она к ним голубые, залитые слезами очи, будто моля их о милости, но никто из этих панов не обращает на неё внимания.
Неподалёку от озера Ребло, где на острове стоит ныне мой домик, если пану Зав'aльне известны те края, верно, видел он Почановскую гору, [167] она там выше всех остальных гор. Склоны её поросли лесом, а на самой вершине есть ровное и гладкое место. Про эту гору среди людей ходят разные рассказы. Говорят, что когда-то там стоял монастырь и была церковь. И хоть не видно теперь никаких знаков, рассказывают, будто из-под земли там порой слышатся пение и звон колоколов.
167
См. прим. 10.
Иные говорят, что однажды на вершине этой горы, ночью, в своём скорбном уборе, упав на колени, поднимая руки и очи к звёздам, со слезами молилась плачка. Перед нею открылось небо, в вышине разлился ярчайший солнечный свет, в лесах и на полях проснулись все птицы и звери, и из слёз этой женщины возник родник живой воды.
С той поры тот, кто впервые придёт на вершину Почановской горы, не слыхав раньше об этом чуде, найдёт родник чистейшей воды, недалеко от которого стоит печальная сирота в крестьянской одежде. Коли напьётся он из этого родника и поймёт, кто такая эта сирота, то станет пророком, все тайны мира увидит он с вершины этой горы.
Поднимались люди на гору. Были среди них такие, что видели родник и печальную сироту, однако пренебрегли простой водой и отвернулись от деревенской девчонки. Прослышав потом от других про эти чудеса, поднимались на гору во второй раз, но уже не встречали никого, и места, где был тот родник, найти не могли.
— Неужто та самая плачка, которую видели в окрестностях Полоцка и в других уголках Беларуси, является в образе крестьянской сироты?
— Точно, та самая, — сказал слепой Францишек, — но спесивые и корыстные люди не поняли, кто она, хотя по всему краю является она в облике плачки и деревенской сироты.
— Ты, Янк'o, человек учёный, а понимаешь ли, кто была та плачка?
— Чудо можно постичь сердцем, а не наукой. [168]
Мы ещё некоторое время говорили о плачке, а потом запел петух.
— Заполночь уже, — сказал слепой Францишек. — Дозволь, пан Зав'aльня, отдохнуть страннику.
— Большое спасибо, — сказал дядя, — чудесная повесть.
Он потушил огонь, а я удалился в свою комнату и грезил о плачке, покуда петух не запел во второй раз.
168
В современном белорусском литературоведении образ плачки, проходящий сквозь всю книгу Барщевского, принято расшифровывать как саму Беларусь, оплакивающую своих детей, белорусов (см., например: Хаўстовiч М. В. «На парозе забытае святынi: Творчасць Яна Баршчэўскага», Мн., 2002). Между тем, в белорусском фольклоре этот образ однозначно интерпретирован как Богородица. Например, в рассказе «Поп и пустэльник» говорится следующее: «адна маладзица пашла ў лес па грыбы, ци моо рваць ягады да й сустрєла там такое дзиво, што й не разсказаць. Идзе гэто ена й бачыць, аж седзиць на камени вельми гожая маладзица. Ена трымае на лан'e снoп буйнаго жыта да так плачэ, што аж заливаетца. Маладзица папытала, чаго ена плачэ, а тая й каже — як жэ мне не плакаць, кали я ведаю, што будзе велики ураджай, але не будзе каму его спашываць. — Спалохаласа тая маладзица да й пытае, што рабиць? — Малецеса — каже гожая маладзица, — малецеса, як умееце. И я буду за вас малитца. — И зникла. Пышла тая маладзица да гасподы да й разсказвае, якое ена бачыла дзиво. Дагадалиса людзи, што гэто была Божая Маци» (Сержпутовский А. К. «Сказки и рассказы белорусов-полешуков: Материалы к изучению творчества белорусов и их говора», СПб, 1911). Интересно, что записана эта история в 1883 г. в д. Чудин Слуцкого уезда от рассказчика Дудара, при этом сам рассказчик, которому в это время было уже «больш капы [т. е. шестидесяти] гадоў», слышал её от своего деда, когда «ещэ без парток бегаў».