Шляпколовы. У тебя есть друзья (повести)
Шрифт:
Он не сопротивлялся, не просил. Молча пошел с дружинниками.
Вдруг откуда-то появилась Майя.
— Отпустите, ребята. Он больше не будет.
Ребята заколебались. Все-таки дочь Петровны.
Леня воспользовался их раздумьем и исчез.
Майя взяла Юру за руку и вывела из клуба. Она ничего не говорила.
Матовый свет фонарей мягко лежал на рыжих деревьях. А над головой висела полная круглая луна, словно кто-то забросил в небо один из светящихся фонарей.
Они прошли в парк Шевченко и сели на скамейку.
Ветер шелестел в сухих листьях.
Юра прошептал:
— «В багрец и золото одетые леса…»
Свежий ветерок выдул из его головы остатки хмеля.
— Прочтите… — попросила Майя.
Он прочитал стихи об осени.
— Еще…
— О дожде. Ладно? «Я сегодня дождь, пойду бродить по крышам…»
Юра читал стихи поэта Гончарова тихо, стараясь не привлекать внимание прохожих.
«Я сегодня дождь, уйду походкой валкой, Перестану, стану высыхать. …А наутро свежие фиалки Кто-то ей положит на кровать».— Никогда не представляла, что дождь может быть таким, — задумчиво произнесла Майя, — Таким человечным.
На плечо девушки упал листок. Майя не сняла его. Глаз ее не было видно в тени ресниц.
— О чем ты думаешь, Майя?
— Так. Обо всем.
Девушка, встала.
— Я провожу. Можно? — спросил Юра.
Навстречу им, пошатываясь, спотыкаясь, шел пьяный человек и орал песню. Юрино приподнятое настроение вмиг исчезло. Он не мог отвести глаз от пьяного. Так вот каким был он сам недавно! Это только ему тогда казалось, что он стал сильным и значительным, а другие видели его другим — жалким и слюнявым. И Майя видела…
Краем глаза он успел заметить мимолетный насмешливый взгляд девушки и опустил голову. Поняв, что творится с Юрой, Майя крепко сжала его руку.
Вдали сверкала телевизионная вышка, вся в красных и зеленых огнях, словно праздничная елка.
— Знаешь, Юра, — воскликнула Майя, — давай в первый же дождь погуляем по улицам. И — чур — без зонтика! — Она спохватилась и с досадой добавила: — Я погуляю, а ты как хочешь.
Они подошли к ее дому. Навстречу им из-за угла вышло двое парней. Юра узнал в одном из них Колю Климова.
Страх, противный судорожный страх на миг охватил его. Но или потому, что рядом была девушка или по какой другой причине, он не побежал и даже не отвернулся. Он выставил левое плечо вперед, закрывая собой Майю.
Парни, не взглянув на него, прошли мимо…
И вдруг Юра понял, что угроза Яшки и его дружков не осуществится. Они только запугивают слабонервных. «Сами всех боятся», — так сказал ему подполковник. Как же он, Юра, этого не понимал раньше? Ведь бандиты, как мелкие грызуны, только высматривают легкую добычу и вечно всех боятся: милиционера, дворника, прохожего — даже одинокого, если он смелый.
Юра пришел на завод за два часа до начала вечерней смены, — дома не сиделось. Вахтер в проходной сказал ему:
— Тебя просили, как только придешь, зайти в комсомольский комитет к Чумаку.
Юра удивился: что за официальность? Неужели Миша не может поговорить с ним в цехе? Но воспоминание о вчерашнем дне лежало тревожным грузом на сердце: «Из-за этого…»
В комитете комсомола Миша был один. Его узкое лицо еще больше вытянулось, наверное потому, что на нем не было привычной улыбки. Он указал рукой на стул, и Юра послушно сел. Миша походил по комнате, поглядывая на него исподлобья, ожидая, что он заговорит первый.
Юра молчал. Ему просто нечего было сказать.
— С какой это радости ты напился? — спросил наконец Миша.
— Ты бы хоть о нас вспомнил, — снова заговорил Миша. — Всех опозорил. Подумал об этом?
Что мог сказать Юра? Он тогда ни о ком не думал, и Миша это знает.
— Может быть, это все затея Лени? — допытывался Миша, хотя меньше всего ему хотелось, чтобы Юра взвалил вину на другого.
— При чем тут Леня? — пробормотал Юра.
«Все же я не ошибся в нем», — подумал Миша с облегчением и сказал:
— Леня остался опять в стороне. Это он умеет делать. Но мы все равно решили вызвать его отца в партком. Там с ним как с коммунистом поговорят. Попробуем еще и эту меру. А тебе придется держать ответ перед комсомольским собранием. Ребята очень злы, так что подумай обо всем как следует.
Он подошел к Юре, положил руки ему на плечи.
— Теперь иди.
Миша легонько подтолкнул Юру, и тот вышел.
Он быстро шел по улице. «Что случилось? Ничего особенного. Поговорят со мной на собрании. Подумаешь, как страшно…»
Но где-то в этих мыслях скрывалась фальшь, и Юра опять и опять спрашивал себя: «Что случилось?» Он выискивал фальшь в своих рассуждениях. И совсем это неправда, что он не боится комсомольского собрания. Ему даже страшно идти сегодня в цех: как он войдет, как поздоровается, что скажет Кузьме Ерофеевичу?.. А потом будет собрание. Его поставят одного перед всеми.
Юра представил себе строгие лица, колючие глаза, сотни глаз, устремленных на него. Там будет Майя…
От этой мысли тоскливо замирало сердце. Он не хотел думать о собрании, ускорял шаг, пытаясь уйти от воспоминаний, а они догоняли его. Юра пошел к Днепру, побродил по склонам, присел на скамейку. В сотый раз открыл свой чемоданчик, где лежал завернутый мамой завтрак. «Как рассказать ей обо всем?..»
Юра резко поднялся со скамейки и устремился к Крещатику. Но, чем дальше он шел, тем шаги его становились все более медленными и вялыми. От себя не убежишь. Нужно идти на завод… Он подумал о Мише, о Кузьме Ерофеевиче. Удалось ли утром починить сверлильный станок? Прибыла ли документация на детали?
Юра представил, как лучи солнца сверкают на металле, как рокочут станки, и Кузьма Ерофеевич тыльной стороной ладони вытирает пот. Он смотрит строго, взгляд какой-то чужой, холодный…
Ну ладно же! Не один завод на свете. Вон на «Продмаше» тоже требуются расточники. Можно хоть сегодня приступить к работе. Он придет и скажет Мише как бы между прочим: «А я ухожу на «Продмаш». Миша растеряется и забормочет…