«Шоа» во Львове
Шрифт:
После войны, в 1946 году, орден «Virtuti militari» Зигмунда Дегенштика я через дядю Каминского передал в Польшу, в военный музей.
С началом немецко-советской войны наступила резкая смена ориентиров. Большевистская Россия, до сих пор заклятый враг и ненавистный оккупант, превратилась в политического союзника. Для львовских поляков, которые познали на себе прелести советского режима, который обескровил польскую элиту Галиции, такая метаморфоза была нелегкой для восприятия. Еще терзали незажившие раны от систематического антипольского террора. Как уже вспоминалось, среди львовян в июне 1941 года распространился слух, что советы готовят новый большой вывоз в Сибирь. Еще поговаривали, что списки на вывоз составлялись с помощью
— Люди говорят, что у вас появился новый приятель.
— Интересно кто?
— Как кто? Любимые большевички.
Собеседники замолкали в стыдливой задумчивости
Дядя Каминский, ревностный слушатель лондонского радио и внимательный читатель подпольных изданий, аргументировал изменение политических ориентиров так: «Независимость Польши не имеет цены. Если для этого надо дружить с посланцами самого ада, то мы, поляки, не колеблясь, будем с ними дружить. Ведь капиталистические Алианты — Англия и США — начали дружить с коммунистической Москвой. В политике цель оправдывает средства. А государственная независимость является высшей политической целью каждого угнетенного народа».
Традиционно враждебное отношение львовских поляков к украинцам после кратковременного эпизода с провозглашением украинской независимости так углубилось, что приняло черты тяжкой истерии. Хоть гестапо и арестовало украинское правительство, в том числе Степана Бандеру, Ярослава Стецька, Степана Ленкавского и других видных украинских деятелей, и начало охоту на рядовых членов ОУН, именно тогда, как ни парадоксально, «наушническая» польская пропаганда стала приписывать патриотам колаборционизм с гитлеровской Германией. Миф об украинском сотрудничестве с Германией по разным причинам стал на долгие года выгодным не только Варшаве, но и Москве, а также спустя и некоторым еврейским авторам.
Хотя в Галиции начали хозяйничать немецкие оккупанты и дальше продолжалась кровопролитная война с неясными конечными результатами, поляки упрямо, всеми способами, старались сохранить свое привилегированное, колонизаторское положение. Однако начатый еще советской властью демонтаж господствующего статуса польского меньшинства, более образованного, лучше устроенного, чем коренное население, при немецкой оккупации продолжался. В Галиции наступили другие, не польские времена. Львовские поляки, ослепленные украинофобией, утратили чувство исторической реальности, не понимали хода событий. Одновременно с разжиганием антиукраинской истерии неблагосклонное отношение польского общества к евреям не изменилось. Им не могли простить поведение в советские времена. Вопреки надеждам евреи тогда не проявили польского патриотизма, еврейской молодежи припал больше по душе советский «пролетарский интернационализм». Друзья папы из типографии, например, возмущались, что единственная польскоязычная газета «Czerwony Sztandar» (Красное знамя) постоянно бесчестит польские национальные святыни. «Что ожидать от такой газеты, — говорили они, — когда в редакции поляков и на йоту нет, а только одни евреи, а для них нет ничего святого».
Тут необходимо заметить, что сразу после падения Польши началась организация польского конспиративного подполья. По планам польского правительства, которое находилось в эмиграции на западе, город Львов должен был стать центром подполья советской зоны оккупации, а Варшава — немецкой. Однако деятельность польского подполья во Львове органами НКВД была удивительно быстро парализована. Дошло до того, что во главе львовского подполья чекисты поставили своего провокатора. Руководство польского подполья во Львове неудачи объясняло прокоммунистическим отношением галицийских евреев, о чем и сообщало польскому правительству.
С приходом немцев польское подполье во Львове возродилось, ожило и набрало широкого размаха. Гестаповские же методы борьбы с тайными организациями характеризовал примитивизм и шаблонная прямолинейность. Режим,
Осенью 1941 года во Львове стали распространяться польские подпольные листовки и газеты. Подполье быстро разрасталось, охватывая своим влиянием все польское общество. Павел Матиив поделился со мной наблюдением, что в соседнем доме, под номером семь «а», находится явка польского подполья. Там поселился польский поручик, который прибыл из Варшавы, и развернул бурную деятельность. К нему постоянно приходят связные: юноши и девушки. Как-то Павел показал мне этого варшавского поручика, который оказался очень молодым человеком. Мы увидели, что перед ним, не скрывая, юноши становились по стойке «смирно» и по-военному отдавали честь. Чувствовалось, что поручик — человек энергичный и решительный — кадровый военный.
Вскоре к нам пришел старый Матиив и сообщил, что собирается менять квартиру.
— Мне страшно, — сказал он, — мы в доме одна украинская семья, а у нас под боком почти открыто действует польская подпольная ячейка. Лучше уйти от греха подальше.
Семья Матиивых перебралась на улицу Городоцкую, 31 (теперь, после смены нумерации, 79). Я стал частенько приходить к Павлу в их новую квартиру. Из окон квартиры четко просматривался вход в главную пересыльную казарму города. Ворота казармы постоянно облепляли подростки, которые пытались подбить солдат вермахта продать им какие-нибудь продукты.
Паролем разговоров служил вопрос: «Haben sie etwas zu verkaufen?» («Есть ли что-нибудь на продажу?»). Рядовых немецких солдат, как, впрочем, солдат всех армий, интересовал в первую очередь «шнапс». Именно на водку они обменивали свои сытные солдатские пайки. У покупателей особым спросом пользовался такой деликатес военного времени, как солдатский белый хлеб. Те хлопцы, которым нечем было торговать, старались подработать возле казармы иным способом. Одни чистили немецким солдатам обувь, другие становились носильщиками, помогая солдатам нести тяжелые ранцы из казармы на главный железнодорожный вокзал. Почти каждый день 14–15 летние подростки сопровождали в качестве носильщиков немецкие регименты из казармы на вокзал. Солдаты расплачивались за такую помощь мясными консервами. Никто такой способ заработка польскими ребятами не осуждал. Время было голодное.
С внутреннего балкона дома, где проживали Матиивы, как на ладони было видно еще одну казарму, расположенную на улице Замкненой в помещении украинской школы им. Шашкевича (теперь СШ № 34). После войны там близко построили цирк, который заслонил обзор. Возле этой казармы никто из подростков не выстаивал. В конце концов, все обходили ее стороной. Там размещалась эсэсовская команда, которую в просторечии называли «Зондердинст» (Sonderdienst). Каждое утро эсэсовцы этой особой службы выстаивались во дворе школы на физзарядку. Оголенные до пояса, они демонстрировали молодые, сильные тела представителей нордической расы. Подобранные по приятной внешности и по росту, эти красивые, белокурые, синеглазые немецкие юноши в аккуратной форме были похожи на умных студентов университета, а на самом деле были противными, безжалостными убийцами безоруженных мирных жителей — женщин и детей.