Сходник
Шрифт:
Вельми правдоподобная сказка о мнимом Радиславе достоверно объясняла и его нынешний род занятий. Понеже поздновато было обучать новоявленного члена семьи премудростям изготовления перстней, браслетов, проволочных и литых гривен в виде обручей – для ношения на выях, равно и иных ходовых изделий, он был поставлен на сбыт готовой продукции и закупку компонентов для бесперебойного производственного процесса в мастерской.
И в кратчайшие сроки освоил он, на радость жене своей, родителям ея и братьям, сию специализацию, досконально обследовав и изучив ближние и дальние рынки в Земле вятичей, что способствовало стабильной доходности семейного промысла!
Увы! – за три последних года число таковых мастерских возросло чуть ли не вдвое. И на местных торгах образовался преизбыток предлагаемых ювелирных изделий, что предопределило снижение розничных цен на них, да и оптовых.
Обмозговав насчет выхода из сей огорчительной ситуации, глава семейства собрал совет, на коем, по завершении прений по докладу, пришли к солидарному решению: ничего не остается, опричь отправки Радислава, доверив ему на реализацию и часть товара, в отдаленные края.
Выбор пал на Тмутаракань, зачищенную с недавних пор от хазарского управления, куда, скорее всего, еще не проникли конкуренты с аналогичными проблемами, хотя уже заполнили они главные торги в Булгарии…
Таковой была легенда для нашего сходника, отправляемого на задание особливой ответственности и скрытного героизма, в самых общих чертах ее.
– Никак не упомню, – прищурился вдруг старший родич, – имена жены твоей, матери ея и второго по старшинству брата. Подсказал бы…
– Прозываются оне Драгомирой и Добронегой, а брат тот Огняном, понеже рыжий – мгновенно ответствовал Молчан.
– Заучить сие – нехитрое дело, – молвил Путята, не похвалив. – А вот пригодны ли руце твои, аще потребуется мелкая починка в продаваемом тобой товаре, отнюдь не уверен я!
– А ты проверь! – предложил младший родич, отчасти уязвленный высказанным прилюдно недоверием относительно его рукастости.
– Не премину! – заверил старший родич.
И не преминул, выложив на стол серебряный браслет, а отдельно от того – округлый камешек лазоревого цвета величиной в крупную жемчужину.
– Вот, выпал… Сможешь вставить, дабы держался накрепко?
Молчан поднес к очам своим браслет, внимательно рассмотрел оный и заключил:
– Работу сию можно исполнить на совесть токмо в мастерской, а тут – бессилен я. Ибо отломалась одна из закрепок – допускаю: по твоей небрежности. Потому и выпал камешек…
Хотя могу устроить, что обойдусь и без нее, а продержится до скончания лета. Однако есть каверза! Ежели назавтра отъезжаете поутру, даже и не возьмусь. Уж не обессудь! Аще ж останетесь до вечера, выполню твой заказ…
– Ишь ты! – недоверчиво протянул Путята. – Проверить тебя не сумею: отъезжаем поутру. А растолкуй…
– Начну с очистки отверстия от пыли и мелкого сора, занесенного тобой по неряшливости, да и заполирую чуток. Вслед разогрею пластинку с рыбьим клеем из плавательных пузырей осетра и стерлядей, разведу в небольшой воде и стану варить, пока не растворится вся. А еже остынет, залью сие отверстие не до краев и погружу в него камешек, допрежь перевязав его тонкой ниткой, дабы крепче держался. И придавлю плотнее три оставшихся закрепки. К следующему вечеру клей схватит в потребную силу…
– Осьмомысл, доподлинно ли сие? – незамедлительно справился старший родич, очевидно задетый публичным и явно умышленным выпадом предерзостного младшого насчет небрежности, а пуще того, неряшливости, вдвойне обидным в силу праведливости укоризны, ибо, при всех своих достоинствах, не был Путята аккуратистом, осознавал оное, да и иные примечали.
– Истинно! – удостоверил Осьмомысл, старательно пряча ухмылку.
Вслед последовали новые проверочные вопросы от Путяты. Угомонился он лишь за полночь…
X
Узнав, что любимый муж вознамерился к новому дальнему убытию, а когда возвернется, и сам не ведает, Доброгнева переменилась в лице.
И даже не стала яриться. Лишь вымолвила, произнося, словно с трудом:
– Тот раз оставил меня с грудным, на сей – с грудным и двухгодовалым. Благодарствую, что не оставляешь меня в тягости третьим – а то б хоть с головой в омут!
И неуютно стало Молчану! Ведь и без того совестился он, всю, почитай, зиму с Осьмомыслом, отстранившись от помощи жене с чадами. Понятно, что с хлопотами по уходу за малыми ее, отчасти выручали собственная мать и молчанова. А разделял ли те хлопоты он, глава семйства? Решительно отнюдь!
И выходило: ради Секретной службы и лично Путяты презрел он нужды Доброгневы! А ведь не старший родич обихаживал его и сдувал пылинки!
«Уж лучше бы она наорала на мя, высказав лишнее, а я осерчал для виду! И высказал: «Аще не в меру взбухла, пойду, назло тебе, наперекор, дабы вчинить за обиду!» А так – лишь себя винить, и нет оправданий», – подумал он в сокрушении сердца и с горечью в душе…
Меж тем, окончательно определился его маршрут до места скрытной его командировки и примерное время в пути. За четверо-пятеро дней – от зари до зари, судно, на коем отправлялся он, должно было доплыть к месту слияния Москвы с Окой, а оттуда – двигаться по Оке еще таковой же срок. Засим начинался сухой путь, еже суда везли на колесах, к верховьям реки Дон – еще четыре дня от зари до зари. А вслед – целый месяц – водным путем до устья Дона, где пересаживались на морские суда и по неширокому морю, прозываемому ромеями Меотийским озером, доходили до Тмутаракани.
В Царьград Молчан добирался по-иному. Вначале его судно плыло по Оке, бывшей тогда важной торговой магистралью, обеспечивающей движение восточного серебра на Запад, а на Восток по Оке уходили западные товары. Вслед оно спустилось по реке Итиль до места высадки на берег, откуда – по знаменитой в оном краю переволоке, посуху добирались к Дону.
Дальнейший путь был тогда схож с нынешним, хотя гораздо протяженнее. Ведь дойдя до пролива, на восточном берегу коего и пребывала городом-крепостью Тмутаракань, брали курс на Кафу и Сурож, пересекая еще одно море, называвшееся у ромеев Понтийским, а на Руси – Русским, и доходя до Синопа. А уже от того двигались вдоль малоазийских берегов до славной столицы Ромейской державы, не расположенной ноне к вятичам, ибо вступила она во враждебную к ним дружбу с Киевом, сумев вовлечь его и в единоверие, а на уровне василевса Василия и князя Владимира – даже в родство…