Шофер. Назад в СССР. Том 3

Март Артём

— Кто из вас старший? — Вклинился я.

— Сопли утри, не дорос ты еще со старшими разговаривать, — набычился худощавый.

Я не обратил внимание на выпад паренька и сказал толстому:

— Перхоть эта ко всем у вас так обращается? Уйми его, будь добр. Потому как мы по делу.

— Че? Ты на кого хайло разинул?! — Вскочил худощавый, но его тут же осадил толстый, положил на плечо тяжелую свою руку.

— Сядь Шуруп, вишь, они по делу, — проговорил толстый хрипловато, при этом щеки его, вислые, словно бульдожьи брыль,

колыхались при каждом слове.

Худощавый, которого назвали Шурупом, поправил не по размеру пиджак, что телепался на его узких плечах. Медленно сел.

— Иш какой, — грубым, необычно глубоким голосом проговорил желтый с костлявым лицом, — мужик, а борзо болтает.

— Говорю я о деле, — продолжил я, — потому и раздражают меня его девчачьи визги — Я кивнул на худого, тот аж покраснел от злости. — А все эти эмоции, они только делу мешают.

— И какое ж у тебя дело?

— К Талому, — сказал я, — какое ж еще дело может быть к фарцовщику? А коль малой ваш будет клиентов отпугивать, какая ж тут торговля?

— Слышь, ты в край оборзел?! — Не выдержал Шуруп, но его вновь осадил толстый.

— Сиди, пацан. Мужик дело говорит. Больно ты мурый. Только неделю, как под Кулымом ходишь, а уже смелости набрался? Ты вспомни, как трясся, когда к нам просился?

— Макар, а чего он лезет, куда не просят? — Обиделся Шуруп.

— А че, ты у нас теперь стал решать, куда просят, а куда не просят? Пасть закрой, сказано тебе. Хай проходют.

— Благодарю, — ответил я все также холодновато, а потом пошел к калитке.

Титок с братцем опасливо последовали за мной. Видел я боковым зрением, как остальные бандиты вернулись к картам. Только Шуруп проводил меня недобрым взглядом.

— Карты бери. Че расселся? — Вдруг подогнал его толстый Макар.

Узенький двор хатки был полностью залит бетоном, не единой травинки. Сквозь небольшие окошки, светящиеся изнутри желтоватым светом, видно было, как сидит за маленьким столом группа мужиков. Играли они в карты на деньги. Раскладывали, то ли секу, то ли двадцать одно. Глянув мельком, сложно было определить, какая игра там у них идет, ясно только было, что на деньги. Ну а как тут иначе?

— Надо было днем ехать, — причитал сипловатым от волнения голосом Титок. — Вон их сколько к вечеру набежало. А так был бы один Талый, уж с ним бы я как-нибудь договорился.

— Там ты нас сподобил, — ответил я. — Теперь уж поздно назад поворачивать. Идем до конца. Думаю, и с ним как-нибудь договоримся.

— А ты умеешь, — зашептал Титок, — с бандитами договариваться?

— Было дело.

— Это где ж?

— В армии, — солгал я.

Пригнувшись, вошли мы в низенький ход и попали в маленькие сенцы, с них в коридорчик, а потом и в небольшую прихожую комнату, заставленную деревянной, налачиной красным мебелью.

Хата была настоящим притоном. В воздухе висела табачная дымка. От холодной русской печки воняло горелым. К этому

мерзкому запаху примешивался дух каких-то залежалых тряпок. Из передней, дальней комнаты, слышался смех мужиков, что засели там за узеньким раскладным столом-тумбой. Однако, когда мы вошли, они тут же замолчали.

В передней было тесно. Одинокая лампочка освещала суровые лица четверых мужчин, устроившихся за столом, в середине комнаты. У стены, под красным в разводах ковром, стоял диван. На нем, бесстыдно задрав подол сарафана чуть не до белья, лежала на животе девушка. Спрятав лицо рукою, была она то ли пьяная, то ли под наркотиками.

— Добрый вечер, — сказал я. Титок с Захаром явно робели, молчали.

И хотя Захар еще пытался смотреться невозмутимым и спокойным, Титок совершенно точно боялся, как мышь перед котом. Он постоянно нервно дергался, а высокий его лоб покрылся испариной. Плохо это. Потому как такие люди, как эти бандиты, чуют слабину, как волки кровяной след. Мда… Кажется нужно мне тут быть крепким, чтобы, с одной стороны, выпутаться удачно, а с другой не перегнуть. Ведь понимал я: одно не то слово им скажешь и можешь уже из хаты и не выйти.

— Добрый вечер, — ответил старый, коротко стриженный мужик с морщинистым лицом.

Сидел он во главе стола, перед нами. Его белая, на удивление чистая майка обнажала темно-зеленые воровские наколки. Морщинистое лицо ничего не выражало. Безэмоциональные рыбьи глаза смотрели внимательно, подмечали каждую деталь.

— Ну для кого добрый, — ухмыльнулся худой горбоносый паренек лет за двадцать пять, — а для кого и не очень.

Сидел он справа от морщинистого, смотрел на нас нахально и с превосходством во взгляде. В тонких, бледноватых губах его, при каждом слове подрагивала сигаретка. В грубых, узловатых пальцах горбоносый сжимал карты.

Остальные двое — лысый бугай с потрескавшимися губами и лупоглазый старик с уродливыми мешками под глазами, сидели молча. Сверлили нас тяжелыми взглядами.

— У нас дело к Талому, — сказал я морщинистому мужику, с ходу определив его старшим во всей этой их компании, — хотелось бы с ним встретиться.

— Какое дело?

— Мой товарищ, — я кивнул на Титка, — продал ему одну вещь. Статуэтку из фарфора.

— Русалку, — вклинился Титок, — сидит она на камушке и чешет гребнем свои волосы.

Морщинистый уставился на Титка. Горбоносый парень ухмыльнулся, показал золотой зуб.

— Так и с кем же из вас мне разговаривать? Или со всеми троими разом? — Спросил морщинистый.

Я строго глянул на Титка, и тот потупился. Отвел глаза.

— Со мной говорить, — ответил я и выждал немного. Морщинистый ничего на это не сказал, и тогда я продолжил. — По глупости он ее продал. Теперь хочет выкупить обратно.

— А какая нам разница, — оскалился горбоносый нахально, — по глупости или не по глупости. Продал сам, или его кто-то заставил?