Шоколадное дельце
Шрифт:
– Я не пойду за принца Гастона даже ради предотвращения войны. Даже если он откажется от брака со своей невестой. Это исключено. Крёстный мне уже объяснил, что брак с представителем французской католической династии невозможен. Тем самым успокоил меня.
– Что ж… тогда остаётся готовиться к войне, – тряхнул волосами новоиспечённый герцог.
– Ты будешь на этом балу, Джон?
– Разумеется, – глядя в бездонные глаза принцессы Уэльской, ответил её верный страж. – И у меня на то по меньшей мере три причины, об одной из которых я тебе сказать пока не могу.
Ирена прекрасно поняла, что именно имел в виду её рыцарь, но решила, что любимому вовсе не стоит знать о нестойкости их общего друга, уже раскрывшего тайну рождения Красного Джона наследнице.
Принцесса и герцог поспешили вернуться на полянку, чтобы не заставлять остальных стражей томиться в догадках о предмете их разговора. Девушка не проговорила со своими друзьями и получаса, как треск ветвей и цокот копыт дал знать о том, что через лес ломятся два всадника. Это насторожило караульных: ведь в лагере недоставало только Бобби…
Две лошадиные морды высунулись из кустов. Следом за Таккером на пегом коне ехал сильно обмякший Токкинс, которого стражи мгновенно узнали. Бывший атаман разбойников уже почти валился из седла – лихорадка усиливалась.
То, что от обоих разило, словно из винного погреба, ничуть не удивило никого, но факт совместного появления «красного» и пусть бывшего, но всё-таки «чёрного» вызвал недоумение у всех. Не удивились только Джон, который после своего внезапного возвышения в титул герцога уже ничему в мире удивляться не мог, и Джером, смекнувший, почему и для чего Бобби приволок испанца в лагерь, несмотря на то, что как минимум трое стражей ещё несколько месяцев назад грозились прирезать Преподобного при первой возможности.
– Ты что, Боб… спятил? – указывая на незваного гостя в полуобморочном состоянии, спросил Тед.
Таккер же, слезая с лошади, тихо бросил в ответ:
– Я не мог его там оставить.
Остин Вендер уверенными шагами приблизился к белокурому другу. Снимая с лошади почти безжизненное тело Токкинса, оба стража, не сговариваясь, потащили его в отдельно стоящий шалашик из еловых веток, где обычно собирались на совет командиры звеньев, а дежурившие ночью рыцари могли укрыться от дождя. После того как Джон стал бароном Эшером, никто из бандитов не пытался даже сунуться в лес, понимая, чем такая вылазка закончится, но охрану границ стражи решили оставить.
В шалаше была установлена лежанка из свежего сена, покрытая овчиной и застланная тканью. И этот шалаш оказался как нельзя кстати для свалившегося с ног испанца, сражённого болезнью и физической, и духовной.
Бобби и Джером уложили Джима на импровизированную постель. Остин Вендер сделал жест рукой, чтобы Таккер молчал, а сам вышел. Вернулся он через полминуты с мокрым компрессом и плошкой, полной родниковой воды, которые валлийцу выдал Джереми Хердер – молчаливый юный врачеватель, помощник Льюиса Ворчливого. Он же посоветовал, как унять горячку испанца. Уложив тряпицу на лоб больного, Остин Вендер сел на маленький стул без спинки.
Таккер, сильно пригнувшись, остался стоять рядом.
– Я не мог его оставить в таком состоянии. Парень явно заливал раны… но у него это плохо получалось.
– Он пьян и болен, – констатировал поэт.
– Больше болен, чем пьян. Я пьянее.
– Хорошо, хоть осознаёшь. Амори голову с тебя снимет – ты же дежурил сегодня.
– Я за свои промахи отвечу. Только завтра… Устал.
Джером вскинул взгляд на друга:
– Ты всё правильно сделал, Боб. Спасибо.
Таккер кивнул и направился к выходу, но его задержала реплика Остина Вендера:
– Скажи Джону, что за Преподобного я ручаюсь. Я останусь здесь и не отойду от него ни на шаг, пока он не поправится. Извинись перед Ирен… Я не смогу её проводить.
– Хорошо.
– Он был моим другом и учителем, – добавил валлиец. – Я не оставлю его в беде.
– Ты тоже всё правильно делаешь, Джей… Я пошёл.
Тряхнув светлыми патлами, страж исчез из елового шалаша, оставив давних друзей одних. Джером тяжело вздохнул и, глядя на красивый тонкий профиль испанца, задумался о своём: «Просто тело губит душу… Ты был прав, Преподобный…»
День четвёртый, 17 июня
Наступил день дежурства пятого звена Красных стражей. Майкл и Сем Тоберты, неразлучные в таких делах, уже с самого утра покинули полянку. Объехав окрестности Эшера и не заметив ничего постороннего или странного, стражи отправились в Лондон.
У Тобертов, как водится, в каждом закоулочке были свои люди, которые мгновенно «сливали» им нужную информацию о том, что и где происходит. Несмотря на несущуюся впереди Красного ордена славу, а может быть, вопреки ей, большинство лесных шпионов предпочитали не открывать своей сути лондонскому люду и посещали столицу в прежнем виде: Шустрый Бобби не появлялся без хорошенькой дамочки, весельчак Туд изображал юного рыбака, суровый Дилан Керроу всегда одевался под странствующего йомена, что объяснялось происхождением его отца, рыжеволосый Рен бегал по улицам, как мальчик на посылках, а Дик Селтон и Майер Касперс просто превращались в незаметные тени.
У Тобертов тактика была несколько иной. Их зажиточные семьи жили в Лондоне, а юноши, приходящиеся друг другу кузенами, по официальной версии, учились в Кембридже. На самом деле, Сем, прослушав два курса лекций, бросил обучение ещё три года назад и пошёл скитаться по стране вместе с отрядом Лесных стражей. Когда его кузена отправили в университет, двадцатитрёхлетний Самуэль посоветовал своему семнадцатилетнему брату поступить иначе… И Майкл, недолго думая, променял парту на лесную вольницу.
Благодаря устоявшимся в городе связям и отличной репутации семейства Тобертов, кузены не волновались о своём прикрытии. Единственным обстоятельством, смущавшим повзрослевшего уже Сема, оставалось то, что он на протяжении нескольких лет продолжал врать родственникам, будто посещает колледж – уже в качестве магистра, конечно, в то время как сам стал рыцарем Красного ордена… Как сказать об этом родителям, чтобы их не хватил удар (от радости или горя – ещё спорный вопрос!), молодой мужчина не мог придумать. А его младший кузен пока не собирался открывать родне карты – впереди у него было ещё три курса «обучения», а значит, три года полной свободы.