Шопенгауэр как лекарство

Ялом Ирвин

Все смешалось в голове Джулиуса, он не мог даже выдавить улыбку. Наконец, взяв себя в руки, он произнес:

— Что ж, давайте разберемся по порядку. Ребекка, дай-ка сюда свой листочек. — Джулиус быстро пробежался глазами по бумажке. — В общем-то, с научной точки зрения все верно, так что не буду повторяться и поделюсь с вами личными ощущениями. Все началось с того, что мой врач обнаружил у меня на спине необычную родинку. Биопсия подтвердила, что это злокачественная меланома. Естественно, я отменил занятия на пару недель, чтобы прийти в себя, — можете поверить, это было не лучшее время в моей жизни. — Голос Джулиуса дрогнул. — Видите, я все еще не научился с этим справляться. — Он помолчал и, глубоко вздохнув, продолжил: — Доктора пока не могут сказать

ничего определенного, но, что важно сейчас для нас с вами, они уверяют, что у меня есть по крайней мере год. Поэтому мы продолжим наши занятия как обычно в течение года. Нет, не так — лучше будет сказать: если позволит здоровье, я буду вести занятия еще год, а затем группа закроется. Извините, я говорю немного сбивчиво — у меня нет опыта в таких вещах.

— Джулиус, это действительно так опасно? — спросила Бонни. — То есть эта информация, которую

Филип скачал из Интернета… вся эта статистика по стадиям меланомы…

— Прямой вопрос — и он заслуживает прямого ответа. Да, действительно опасно. Нет никаких сомнений, что эта штука очень скоро меня прикончит. Я знаю, тебе нелегко было задать этот вопрос, Бонни, но я ценю твою прямоту, потому что я, как и все смертельно больные люди, терпеть не могу, когда со мной начинают носиться, как курица с яйцом. От этого только становится страшно и одиноко. Что поделаешь, я должен привыкать к своему новому положению. Конечно, мне это не нравится, но жизнь здорового и беззаботного человека — эта жизнь для меня явно закончилась.

— Я вспоминаю то, что Филип сказал Гиллу на прошлой неделе. То есть, Джулиус, я хочу спросить, так ли это для тебя? — спросила Ребекка. — Не помню точно, когда это было сказано — здесь или в кафе, — про то, что мы определяем себя, или свою жизнь, через свои привязанности — правильно я говорю, Филип?

— Разговаривая с Гиллом на прошлой неделе, — размеренно начал Филип, ни на кого не глядя, — я сказал, что чем больше у человека привязанностей, тем обременительнее для него жизнь и тем больше он страдает, когда приходится с ней расставаться. Шопенгауэр и буддисты — все согласны с тем, что человек должен освобождаться от привязанностей и…

— Не думаю, что это имеет отношение ко мне, — прервал его Джулиус. — Как и не уверен, что наша беседа должна проходить в таком русле. — Он поймал многозначительный взгляд, которым обменялись Гилл с Ребеккой, но продолжил как ни в чем не бывало: — Лично я подхожу к этому вопросу несколько иначе: привязанности — и многочисленные привязанности — есть необходимая часть нашей жизни, и избегать их из страха перед будущими страданиями значит жить вполсилы. Я не хочу прерывать тебя, Ребекка, но, думаю, будет лучше, если мы вернемся к вашим собственным ощущениям — к тому, как каждый из вас отреагировал на мое сообщение. Я понимаю, что известие о моей болезни должно было сильно вас взволновать. Мы давно знаем друг друга… — Джулиус замолчал и обвел глазами присутствующих.

Тони, который сидел, развалившись в кресле, немного поерзал и сказал:

— Знаешь, лично меня задело, когда ты сказал, что нас касается только то, сколько еще времени ты сможешь вести группу. Меня это сильно кольнуло — несмотря на то, что у меня толстая кожа, как тут многие утверждают. Вот что я почувствовал. Но больше всего, Джулиус, меня волнует, как чувствуешь себя ты… то есть, я хочу сказать, давай начистоту — ты значишь для меня много… очень много. Ты помогал мне справиться со всякой гадостью… в общем, я хочу сказать, что я… что мы можем для тебя сделать? Тебе должно быть чертовски трудно сейчас.

— Я хотел сказать то же самое, — сказал Гилл. К нему присоединились и остальные голоса — все, кроме Филипа.

— Я отвечу, Тони, но сначала позволь сказать, что я очень тронут. Разве можно было представить еще два года назад, чтобы ты говорил так открыто и так великодушно предлагал мне свою помощь? Что же касается твоего вопроса, то мне действительно чертовски трудно. Меня до сих пор штормит. Хуже всего было первые две недели, когда я отменил занятия.

Все эти бесконечные разговоры с друзьями и родственниками… Сейчас мне уже лучше — человек ко всему привыкает, даже к смертельной болезни. Всю прошлую ночь я думал о том, что наша жизнь состоит из потерь. — Он внезапно остановился. Все сидели молча, уставившись в потолок. Джулиус продолжил: — Я ничего не скрываю… готов это обсуждать, отвечу на любые вопросы… если захотите… но сейчас у меня все. Кроме того, мне не хочется посвящать этому весь вечер. Я только хочу сказать, что пока у меня достаточно сил, чтобы работать с вами в обычном режиме. По правде говоря, для меня сейчас очень важно, чтобы мы продолжали работать как обычно.

После краткой паузы Бонни сказала:

— Если честно, Джулиус, я собиралась поднять один вопрос, но не знаю… мои проблемы кажутся теперь такими мелкими по сравнению с тем, что творится с тобой.

Гилл поднял глаза и добавил:

— Мне тоже. Все мои заморочки — моя жена, остаться с ней или бросить тонущий корабль, — все это такая чепуха.

Филип воспользовался таким поворотом по-своему:

— Спиноза любил латинское выражение sub specie aeternitatis ,что означает «с точки зрения вечности». Он говорил, что ежедневные проблемы кажутся не такими страшными, если взглянуть на них с точки зрения вечности. Мне кажется, эта идея не получила достаточного признания в психотерапии. Возможно, — здесь Филип повернулся к Джулиусу и взглянул ему в глаза, — она могла бы пригодиться и в случае серьезной опасности, с какой ты столкнулся сейчас.

— Насколько я понимаю, Филип, ты предлагаешь мне свою помощь. Очень великодушно с твоей стороны. Но идея обозревать жизнь с космических высот — не лучший способ справиться с моей проблемой. И скажу тебе почему. Прошлой ночью мне не спалось, и я подумал о том, что, к сожалению, никогда не ценил настоящего. В молодости я считал настоящее только подготовкой к чему-то лучшему, высшему, что ждет впереди, а потом, через много лет, неожиданно обнаружил странную вещь — что живу ностальгией по прошлому. Моя ошибка состоит именно в том, что я всю жизнь недостаточно ценил каждое мгновение, а ты предлагаешь мне уйти в себя, отдалиться от мира. Это все равно что смотреть на жизнь с обратной стороны телескопа.

— Позволь мне кое-что сказать, Джулиус, — вмешался Гилл. — У меня есть одно замечание. Мне кажется, ты просто не хочешь соглашаться с Филипом.

— К замечаниям я всегда готов прислушаться, Гилл. Но это было мнение. А где же замечание?

— А замечание в том, что ты отказываешься признавать все, что говорит Филип.

— Я знаю, что Джулиус сейчас скажет! — воекликнула Ребекка. — «Это не замечание, это всего лишь попытка угадать мои чувства». А вот я заметила, — она повернулась к Джулиусу, — что сейчас вы с Филипом в первый раз напрямую обратились друг к другу. И сегодня ты несколько раз прерывал Филипа, чего я раньше никогда не видела.

— Туше, Ребекка, — ответил Джулиус. — Прямо в точку. Вот это действительно наблюдение.

— Джулиус, — сказал Тони, — я что-то ни черта не понимаю. Ты и Филип — что между вами такое? Правда, что ты свалился к нему как снег на голову?

Несколько минут Джулиус посидел, опустив голову, затем сказал:

— Да, все это, наверное, выглядит нелепо. Хорошо, скажу честно — или, по крайней мере, так честно, как позволяет память. Узнав о болезни, я, как вы понимаете, впал в настоящую панику. Я чувствовал, что мне вынесли смертный приговор, который скоро приведут в исполнение. В голове моей вертелись разные мысли, в том числе и о том, что я сделал в своей жизни. Несколько дней этот вопрос мучил меня, и, поскольку моя жизнь тесно связана с работой, я начал вспоминать своих пациентов: смог ли я действительно изменить чью-то жизнь? Времени у меня оставалось мало, поэтому я решил немедленно связаться с кем-нибудь из старых клиентов. Филип стал первым и пока единственным, кого мне удалось найти.