Шотландская сага
Шрифт:
Глава двенадцатая
— Сражаться за то, чтобы у шахтеров в карманах появились несколько дополнительных шиллингов, совсем не то, что сражаться с Ханом, Росс. Почему вы думаете, что из вас получится хороший армейский офицер?
Задав вопрос, британский полковник погладил седые густые усы. На бледной коже выступающих скул алые прожилки создавали эффект мрамора.
— Я и не думаю. Я пошел в армию потому, что идет война, и мы, австралийцы, тоже в ней участвуем. Немецкому солдату
Вспышка гнева окрасила лицо полковника, и мраморный эффект пропал. Полковник Хидерингтон-Стендфорд не привык, чтобы с ним разговаривали в такой небрежной манере, особенно человек в плохо пригнанной военной форме рядового, только что призванный.
— Не только немецким солдатам придется встретить пули, Росс. Как вы думаете, как вы поведете себя под огнем?
— Я не могу ответить вам, пока в меня действительно еще не стреляли, но большинство моих товарищей участвовали в сражении, а точнее будет сказать — бойне в Галиполи. Похоже, они вели себя именно так, как должны были вести. Не сомневаюсь, что, если будет нужно, я тоже не подведу.
Лицо полковника побагровело от гнева. Он был членом штабной комиссии, которая разрабатывала операцию, о которой Росс отозвался как о «бойне». Конечно, сам он не участвовал в десанте. С другими членами генерального штаба он оставался на борту военного корабля вдали от Турецкого побережья, в то время как десятки тысяч солдат были переправлены на берег навстречу своей смерти.
— Вы можете идти, рядовой Росс. Вам сообщат о нашем решении в соответствующем порядке. — Полковник наслушался достаточно.
Когда Генри вышел из комнаты, полковник с шумом выдохнул воздух.
— Я не думаю, что нам нужно много времени, чтобы обсудить это заявление, джентльмены. Человек может занимать высокий пост в профсоюзе, но совершенно не годиться в офицеры.
— Я не согласен.
Отборная комиссия состояла из пяти офицеров — троих австралийцев и двух британцев под председательством полковника. Говорил один из двух австралийских капитанов.
— Росс очень уважаем в своем профсоюзе, и он знает, как нужно обращаться с людьми. Я думаю, из него получится хороший офицер.
— Он непременно завоюет уважение австралийских солдат, — согласился другой капитан-австралиец, не обращая внимание на презрительное хмыканье британского полковника.
— Я поддерживаю своих товарищей. — Старший по чину из австралийских офицеров — майор — теребил ленту Военного креста.
Большинство голосов было не в пользу полковника, и он это понял, пылающие щеки говорили о с трудом сдерживаемой ярости. Пока три австралийца обсуждали достоинства Генри Росса, соотечественник английского полковника, майор, наклонился к нему и тихо сказал:
— Он будет колониальным офицером, полковник, возглавляющим австралийские войска. Они несут чрезвычайно большие потери.
Полковник сидел с хмурым видом, пока смысл слов его соотечественника не дошел до него. Тогда он пожал плечами и обратился ко всей комиссии:
— Если вы хотите, чтобы Росс стал одним из ваших офицеров, мне остается только согласиться. А теперь пусть войдет следующий. Я чертовски проголодался,
На одном из покрытых сочной травой плоских и ровных полей Фландрии на расстоянии пары миль от небольшой бельгийской деревушки Пашендаль капитан Генри Росс приподнялся с ящика с зарядами — комфорт такого отдыха был весьма относительным — и распрямил затекшие ноги. Грязь и вода достигали ему до щиколоток, но он твердо стал на землю, вглядываясь через траншеи.
На сером небе, в его восточной стороне, появился бледно-розовый оттенок. Скоро рассветет, и чистые цвета утреннего неба будут резко контрастировать с ужасами на поле брани Европы.
— Передать приказ: «подъем»!
Вдоль всего заполненного грязью окопа солдаты повторили приказ в темноту. Люди неохотно расстались с миром снов, в котором жили их любимые, люди, чье предназначение в жизни не было убивать или быть убитыми. Потягиваясь и разминая затекшие конечности, они брали ружья и готовились встретить лицом к лицу суровую и непреклонную реальность наступающего дня.
Слабый намек на восход давал несбыточные обещания дня. По небу плыли низкие тучи, и с приближением утра серые тучи набегали друг на друга, через просветы между ними неясный свет падал на поле сражения. Пейзаж вокруг был, прямо скажем, однообразный — ну как отличить одну заполненную грязью воронку с обвалившимися краями от другой, точно такой же. Покинутые дома подвергались артиллерийскому обстрелу, и очертания их фундаментов были похоронены под грязью. Там, где росли кусты и деревья, из грязи виднелись человеческие руки и ноги. Не окоченевшие и взывающие к вниманию, а усталые, как бы извиняющиеся за тела, которые лежали под слоем грязи и совсем не были видны. Каждый дюйм этой земли был перепахан снарядами, летящими с обеих сторон, а пули, выпущенные из автоматов, жужжали над землей, как рои злых, несущих смерть пчел в поисках цветов жизни молодых бойцов.
А сколько тел было схоронено под слоем грязи! Тысячи — десятки тысяч. Теперь уже никто не узнает, умерли они от пули или снаряда, никто, кто думает о них за много миль отсюда. О погибших любимых скорбели в домах Англии, Канады, Германии, Франции и Австралии. Но только не здесь, на этом кладбище в Европе.
Глядя на эту кровавую сцену, Генри не в первый раз удивлялся, зачем послали так много людей искать свою смерть в этом месте. Он не мог поверить, что в этом была жизненная необходимость как для Германии, так и для союзников — удержать эти несколько квадратных миль. Должны же быть места, за которые нельзя было не сражаться, более приятные места, за которые можно было бы отдать жизнь…
— Выходит, батальон смертников, бедняги.
Солдат, один из тех, что был рядом, прервал размышления Генри лаконичным замечанием:
— Порядок, прикроем их огнем.
Вдоль по всему окопу были выставлены ружья на низкие заградительные валы. Новый день войны почти начался, с его ежедневным жертвенным ритуалом.
Генри Росс насчитал двадцать человек, выходящих на нейтральную полосу. Они шли, низко пригнувшись к земле, как будто так их не могли видеть противники. Абсурд. По крайней мере двадцать тысяч пар глаз по обе стороны полосы наблюдали за ними и выжидали.