Шпандау: Тайный дневник
Шрифт:
Сохранятся ли эти планы хотя бы в форме идеи? Сколько непостроенных зданий и нереализованных проектов вошли в историю архитектуры? Будет ли хотя бы одна Фотография моей работы в описании зодчества нашего времени? Правда, это была поздняя архитектура, очередная попытка — сколько же их было? — строительства в классическом стиле. Но я всегда это понимал и не переживал по этому поводу.
Тем не менее, мне иногда кажется, что я — конечная станция, последний приверженец классицизма. Я не имею в виду стиль или форму. Я никогда не верил новаторам, утверждавшим, что колонны и порталы — это пережиток прошлою.
Есть еще один фактор, который приближает конец этого стиля и, пожалуй, всех традиционных стилей: ремесленные традиции, на которых основывались формы прошлого, постепенно отмирают. Нет больше каменщиков, способных вытесать карниз из камня. Скоро не будет плотников, способных подогнать по размерам лестницу, не будет штукатуров, способных покрасить потолок. И если бы Палладио, Шлютер или Шинкель родились лет через сто, в далеком будущем, им пришлось бы работать с металлом, бетоном и стеклом. На нашей эпохе — неважно, хорошо или плохо она строила, — закончилась долгая, освященная веками традиция. И, возможно, это не случайно, что от наших планов ничего не осталось. Ничего, кроме кресла.
4 марта 1953 года. Сегодня, направляясь за чистыми простынями, проходил мимо камеры Дёница. Дверь была открыта, и он радушно предложил мне войти. Он внезапно помолодел на несколько лет. Он показал мне надпись под своей фотографией в газете: «Человек, который спас сотни тысяч жизней».
8 марта 1953 года. Несколько дней назад начал писать «мемуары». Толчком, видимо, послужила серия статей о Дёнице. Я так долго колебался, делал неудачные попытки, перечеркивал написанное и в конце концов стал сомневаться в своих способностях. Сейчас я пишу так, будто для меня нет ничего более естественного. До сих пор я не испытывал особых затруднений. Я пишу с удовольствием и рад, что у меня есть дело, которого хватит на несколько лет. Однако я немного облегчил себе задачу. Я начал не с Гитлера, а со своего дома и детства.
Я назначил себе норму: одна плотно исписанная страница в день. Через четыре года получится примерно тысяча четыреста страниц — объемистая книга.
9 марта 1953 года. Сегодня во время дневного перерыва было подозрительно тихо. Я хотел продолжить работу над первыми главами мемуаров, поэтому, желая убедиться, что никто не шпионит, я набил трубку и подал сигнал, что мне нужны спички. Когда мне их принесли, я заметил Селинавова, который красил бордюр. Успокоившись, я приступил к работе.
Вечером сообщили о смерти Сталина. Он умер несколько дней назад. Ушел второй злой гений этого века. Для меня это ничего не значит.
15 марта 1953 года. Уже десять дней работаю над мемуарами. Каждое утро после уборки камеры я надеваю свитер, натягиваю на голову шерстяную шапку, раскуриваю трубку, чтобы привести мысли в порядок, и открываю форточку, наполняя камеру кислородом. Днем я кладу толстый справочник по строительству на согнутые в коленях ноги, так что любопытным наблюдателям
По-моему, это даже хорошо, что за исключением пары-тройки контрабандных книг, мне не разрешалось читать какие-либо работы по современной истории. Пишу, так сказать, вслепую.
16 марта 1953 года. Как недавно прочитал у Стефана Цвейга, Казанова никогда не написал бы автобиографию, если бы не провел последние годы в убогом городишке в Богемии. Для меня Шпандау и есть этот городишко. Здесь я нашел уединение, необходимое для того, чтобы подвести баланс. Пока другие часами обмениваются в саду мнениями о прошлом, я пытаюсь понять, что произошло на самом деле.
17 марта 1953 года. В свой день рождения весь вечер работал над мемуарами, чтобы отвлечься. О Челлини кто-то сказал: «Художник, от которого почти ничего не осталось, кроме автобиографии!»
Помеха. Функ у моего смотрового окошка. «Зайдите ко мне в камеру. Хочу показать вам что-то интересное». Возмущенный его вмешательством, которое нарушает наши обычные формы общения, я не реагирую. Через пятнадцать минут Функ возвращается. «Идите же, это в самом деле интересно». Я прошу открыть мою камеру.
— Погасите свет! — требует Функ. — Видите луну и звезды прямо перед ней? Это турецкий знак удачи.
Лонгу скучно, потому что Функ показывал ему то же самое несколько минут назад, и он уходит. В темноте Функ протягивает мне кружку и шепчет:
— Пейте скорей! За ваш сорок восьмой день рождения! Все, что задумаете сегодня, сбудется.
Где он раздобыл такой превосходный коньяк?
21 марта 1953 года. Сегодня, когда мы сажали молодое ореховое деревцо, Функ сказал:
— Мы еще будем сидеть в тени этого дерева.
Говорят, Маленков станет преемником Сталина. На примере Бормана видно, какое выгодное положение занимает секретарь, чтобы стать преемником диктатора. Место Ленина занял его секретарь Сталин; теперь на место Сталина пришел его секретарь, Маленков. Говорят, в своей речи Маленков сделал упор на мир. Гесс лаконично замечает:
— Знаю, знаю. Именно в это время опасность войны наиболее велика.
3 апреля 1953 года. Сегодня вдруг вспомнил, как в 1942-м программа роста вооружений едва не села на мель из-за проблем с поставкой отверток. Историки часто пропускают подобные мелочи. Я должен обращать внимание на такие вещи. Поэтому и упоминаю здесь об этом.
11 апреля 1953 года. Из тайного письма от своего зятя Дёниц узнал о результатах исследований, проведенных Алленсбахским институтом в июле 1952 года. Сам он стоит во главе списка бывших видных деятелей, о которых немцы по-прежнему хорошего мнения. У Дёница 46 процентов; следом за ним идет Шахт — 42 процента, Геринг — 37, я — 30 и Гитлер — 24. Ширах с Гессом плетутся позади — у них 22 процента. Семь процентов плохо относится к Дёницу, 9 процентов — ко мне, 10 — к Шахту, 29 — к Шираху и Гессу, 36 — к Герингу, и 47 процентов — к Гитлеру.