Шпион его величества
Шрифт:
Когда граф к назначенному времени явился, Александр Павлович показал ему запечатанный конверт – то было письмо Румянцева к Бонапарту, которое доставил мне как-то сын аптекаря.
Государь как воспитанный человек так и не распечатал письмо, ибо он ждал появления канцлера, ему хотелось видеть реакцию Николая Петровича.
Обнаружив знакомый конверт и знакомую надпись на нем, Румянцев, по словам государя, дико побледнел и стал медленно клониться вниз, потом выпрямился и грохнулся оземь – с ним случился апоплексический удар.
Когда он очнулся наконец, то выяснилось, что граф решительно и полностью потерял на почве сильнейшего нервного потрясения слух.
Государь ему вернул письмо нераспечатанным. Действительно, в этом уже не было особой нужды – канцлер Николай Петрович Румянцев
Канцлер стал проситься в отставку, однако государь решительнейшим образом отказал ему, заявив, что примет отставку Румянцева лишь после того, как Бонапарт будет полностью разбит.
Последствия же того, что произошло после вышеупомянутой встречи Румянцева с государем, мне были хорошо известны, и я даже имел к ним самое непосредственное отношение.
Сын аптекаря после того румянцевского визита к императору напрочь исчез из графского особняка (он потом прислал мне письмо из Варшавы; он опять трудится во славу нашего Отечества в бюро Биньона).
Месье Вуатен по отъезде генерала Нарбонна был арестован мною, допрошен и после дачи чистосердечных показаний отпущен на свободу (поговаривают, что он вернулся в Париж, но это именно слух – подтверждений никаких нет; может, он прячется в Ковно, а может, и в Гродно – ждет прихода своих).
Граф же Николай Петрович Румянцев все еще носит, как и прежде, звание канцлера, но на самом деле его обязанности уже исполняют граф Нессельроде и граф Кочубей, и никакого политического значения, кажется, канцлер уже совершенно не имеет.
Он занят в основном собиранием древних рукописей, коих в здешнем крае сохранилось немало.
И пусть собирает! Это никак не лучше, чем устраивать заговоры да переписываться с Бонапартом (официально Николай Петрович Румянцев в отставку вышел в 1814 году. Но, даже перестав возглавлять внешнеполитическое ведомство Российской империи, он остался канцлером: сие звание император Александр закрепил за ним пожизненно. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена).
По мере расширения делопроизводства к штату моей канцелярии причислены коллежский регистратор Иван Головачевский и студент Василий Петрусевич.
Головачевский – опытный чиновник, пребывающий в бумажном море, как рыба в воде. А Петрусевич – бойкий молодой человек, отлично владеющий, помимо французского, польским и литовским. С ними, как я рассчитываю, работа высшей воинской полиции пойдет и легче, и быстрее.
Когда бумаги находятся в порядке, это уже половина дела. А теперь, в преддверии больших событий, бумаги должны быть в совершенно особенном, в исключительном порядке. И, главное, они никоим образом не должны улетучиваться.
Утром, фланируя в городском саду, видел, как бригадный генерал и британский агент Роберт Вильсон (в 1813 году за битву при Люцене он получил Георгия третьей степени. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена) увивался вокруг прогуливавшегося министерства иностранных дел в лице графов Кочубея и Нессельроде. Он вообще последние дни от них старается не отходить. И сияет все время необыкновенно. Это и понятно: война на носу, а Британия в ней страсть как заинтересована.
Прогуливались и граф де Шуазель с аббатом Лотреком. Выглядели они какими-то встревоженно-напуганными.
В четыре часа пополудни явился ко мне старик аптекарь. Он рассказал мне о том, что только что доставили записку от его сына. Тот, ссылаясь на барона Биньона, сообщил, что Наполеон рано утром 16 мая прибыл к действующей армии.
Но вот, что еще особенно интересно из того, о чем уведомил меня Закс-младший в своей последней записке, весьма, между прочим, обширной.
По возвращении графа Нарбонна из Вильны, Наполеон немедленно принял его. Граф уведомил императора Франции, что наш государь отнюдь не намеревается занимать герцогство Варшавское – российские войска Неман не перейдут.
Выслушав донесение Нарбонна, Бонапарт якобы сказал: «On veut la guerre; je la ferai».
Вот так-то!
Большая война началась.
Кстати, явился старик аптекарь задыхающийся и необычайно взволнованный. Волосы у него стояли буквально дыбом, и руки явно тряслись; скоро я понял – почему. Вообще преданность здешних жидов российской короне ноуменальна и одной ненавистью к притеснителям-полякам даже и необъяснима.
Жидовский кагал, пытающийся помочь России одолеть Бонапарта, – фантастичность подобного поворота событий все время продолжает меня занимать (государственный секретарь А. С. Шишков, в свите государя бывший тогда в Вильне, впоследствии рассказывал: «В поляках неприметно было никаких восторгов. Одни только жиды собирались с веселыми лицами к домам, где останавливался государь, и при выходах его кричали „Ура!“. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена).
Несколько дней назад майор Бистром из Ковно сообщил мне, что полковник шевалье де Местр, исчезнувший было после отъезда генерала Нарбонна, объявился в Ковно, снял три комнаты в центре, но на маленькой, тихой улочке, и никуда не выходит. Я приказал установить за шевалье строжайшее наблюдение. А сегодня Бистром уведомил меня, что вчера из Вильны в Ковно к шевалье приезжали граф де Шуазель, аббат Лотрек и граф Тышкевич. И это в высшей степени интересно. То был сбор настоящих заговорщиков.
Полицмейстер Вейс принес мне записку от берлинского обер-полицмейстера Грунера. Смысл ее заключается в следующем.
В канцелярии Бонапарта, по слухам, готовится приказ двигаться в направлении Немана! Но я уже узнал об этом из последнего донесения сына аптекаря. Да, возвращение графа де Нарбонна из Вильны сдвинуло вопрос о войне с мертвой точки.
Все! Началось! Теперь война, и в самом деле на носу, причем на самом что ни на есть курносом носу, на русском носу.
Две записи:
25 июня 1812 года. Вильна
Майор Лешковский из Гродно прислал записку, к коей приложил один довольно необычный документ. Это обращение ребе Шнеура-Залмана из Ляд, призывающее жидов не только не подчиняться Бонапарту, но и всячески вредить ему, всячески способствовать его грядущему поражению.
Выписываю несколько наиболее характерных выдержек из сего потрясающего обращения: «Монарху российскому и нашему Господь да поможет побороть врагов Его и наших, поелику он справедлив и война начата не Россиею, но Наполеоном; доказательством же того есть наглый его сюда с войском приход… Мужайтесь, крепитесь и усердствуйте всеми силами услуживать российским военным командирам, которые о усердных подвигах ваших не оставят, к возрадованию меня, извещать. Таковые услуги послужат к очищению грехов, содеваемых нами, яко человеками, против приказания Божия».
Верю, что сие обращение должно иметь действие.
Припоминаю, что во время одного из прежних разговоров с Заксом-младшим тот с безмерным увлечением рассказывал мне, что ребе Шнеур-Залман в здешних краях обладает просто неслыханной властью над многими жидовскими сердчишками и головушками. Он привлек множество молодых людей в свой не только философический, но и житейский университет, прозвав его ХАБАД, что означает на их жидовском наречии мудрость – знание – понимание (ХОКМА – БИНА – ДАЛЕТ; так, кажется).
Вот ежели бы теперь всю эту силу обратить супротив Бонапарта! Или это несбыточное мечтание?! Дай-то Бог, чтобы обращение подействовало! Дай-то Бог!
Старый ребе призывает к сопротивлению, призывает помогать российским войскам, это чудесно!
Может, и для высшей воинской полиции отсюда будет какая подмога!
27 июня 1812 года, Вильна
Закс-младший написал мне сегодня, что Залман Борухович, старый ребе, на занятиях в йешиботе (школе) постоянно говорит ученикам своим, что они должны оказывать всяческое содействие армии российской!
Да спасет тебя Бог, старый ребе!