Шпион, которого я убила
Шрифт:
– Высоко ему прыгать, – шепчет Ева.
– Это Лесков из циркового училища. Приходит к нам только на «Собор». Лучший Квазимодо в городе. Отличный мужик, хоть и метр сорок восемь. Силища…
Резко выбросив короткие ноги вперед, Квазимодо прыгнул, в прыжке спускаясь по веревке вниз, а у самой сцены сгруппировался и кубарем перекатился почти до суфлерской будки.
– Перестарался, – шепнул Марат, склонившись к лампе.
По-обезьяньи передвигаясь, касаясь пола расслабленными кистями рук, Квазимодо скачками вернулся на середину сцены. Провел рукой по лицу
– Что-то случилось, – взволновался помреж. Только он и Надежда – два человека в зале – поняли, что это не запланированный взгляд. Актер что-то сказал суфлеру, спрятав за вздернутым плечом низ лица.
– Пойдемте отсюда, – стучала зубами Надежда.
И в этот момент сверху на сцену что-то упало со страшным глухим звуком.
Застыла в оцепенении балетная группа. Свалился едва успевший отскочить в сторону Квазимодо. Эсмеральда схватилась за щеки и завизжала, но ее никто не услышал, потому что несколько скрипок разом завизжали еще громче и невыносимей. Зал замер. И с полминуты зрители были уверены, что это необычный ход сюжета, что странные звуки из оркестровой ямы – запланированы. Постепенно затихая, оркестр доживал эти мгновения виолончелью.
Дирижер первый достал из нагрудного кармана платок и закрыл нос.
Повскакивали в передних рядах особенно нервные женщины, закрывая лица руками.
За кулисой мелькнуло на миг бледное до синевы лицо дежурного режиссера сцены. Он беззвучно кричал одно слово, и помреж в шестом ряду с краю повторил его в гипнотическом оцепенении: «Занавес!»
– Опаньки! – обрадовался Марат, выдернул успокаивающий фильтр из ближайшей лампы и направил яркий пучок света на середину сцены.
Задние ряды партера ничего не понимали и вставали с мест с глухим ропотом. То, что свалилось сверху, лучше всего разглядел бельэтаж и ложи. Именно в ложе раздался первый пронзительный, нестерпимый в своей банальности женский визг.
– Это же… – дрожа губами, беспомощно встал помреж, вырвав свою руку у Надежды. – Это же труп какой-то! – В его тихом шепоте отразился весь ужас происходящего на родной поруганной сцене.
Тело крупного темноволосого мужчины в одних семейных трусах и носках, уже начинающее разлагаться, лежало с неестественно вывернутыми конечностями и источало сильный неприятный запах. Конвульсивно дернувшись, пополз с шипением тяжелый занавес.
В десятом ряду партера проснулся задремавший было в полумраке зритель и удивленно уставился на свою соседку.
– Это черт знает что! – с соседнего кресла вскочила совершенно невероятная блондинка.
Мужчина с удивлением заметил, что некоторые зрители рядом тоже повскакивали и обмениваются междометиями, из которых трудно понять, что происходит.
– Антракт? А почему не зажигают свет? – поинтересовался он, наблюдая, как блондинка, откинув свое сиденье, усаживается на пол.
– Я же чувствовала, я чувствовала! – бормотала она, опуская голову и закрывая свои желтые прямые волосы руками,
– Боже, как вы красивы! – прошептал он.
– Это не антракт! Это труп свалился на сцену! Садитесь на пол. Закройте голову руками!
– Зачем? – спросил он, но послушно поднял сиденье и стал устраиваться рядом с ней на полу.
– Сейчас начнут стрелять.
– Послушайте, может, я попал не туда? Я шел в Театр оперы и балета…
– Я тоже! – прошипела блондинка. – Я ведь уже все знала заранее, как только она решила нацепить бронежилет! Нужно было просто остаться дома и напиться!
Перескочив через них, по опустевшим сиденьям пробежал кто-то длинноногий и пахнущий дорогими духами. Постепенно накаляясь, зажигалась люстра. Из-за занавеса вышел бледный молодой человек и в микрофон уговаривал всех сохранять спокойствие. От его уговоров в зале началась настоящая паника. Мужчина снял пиджак и накрыл им свою голову и голову сердитой блондинки.
– Женя, коммерсант, – представился он под пиджаком.
– Далила, психолог. Уже стреляют?
– Вы не волнуйтесь. Вас никто не тронет. У меня есть пистолет, – успокоил Женя-коммерсант и, пыхтя, вытащил из кармана пиджака большой пистолет.
Далила так была занята собственным раздражением и злостью, что не сразу среагировала.
Женя пальнул вверх, не глядя, просто высунул руку с оружием из-под пиджака и нажал на курок.
– Заряжен, – удовлетворенно кивнул он.
Что-то полыхнуло, вверху зашипело, и погас свет.
Раздался ужасающий металлический скрежет. Под громкие крики на опустевшие центральные ряды партера, осыпая красный бархат кресел блестящими стекляшками, со страшным звоном рухнула люстра.
Зажглось боковое пожарное освещение. Зрители бросились к выходам, толкаясь и падая.
– Вот и люстра упала, – спокойно констатировал оцепеневший в крайнем кресле шестого ряда помреж. – А меня уверяли, что это невозможно…
– Михал Петрович, миленький, простите, это я!.. Это из-за меня, простите, – тянула помрежа за руку плачущая Надежда. – Бежим, Михал Петрович, бежим!
– Ну при чем здесь вы? – тихо и устало спросил помреж и застыл, не в силах вздохнуть.
Далила высунула руку из-под пиджака и сняла со своей головы граненую подвеску размером со спелую сливу.
– Вы попали в люстру, – произнесла она бесцветным голосом. – Люстра упала.
– Ну что вы, я и стрелять-то толком не умею, так, для самообороны, – успокоил ее Женя и осторожно выглянул, обнаружив, что они сидят под россыпью хрусталя. – Хотя вы, кажется, правы. Она упала совсем рядом. Какая же вы удивительная! Как вы могли все это предугадать?
– Я? – выдавила Далила с трудом.
– Вы сразу залезли под кресло, закрыли голову и мне сказали делать то же. Вы спасли мне жизнь, я ваш должник!