Шпион
Шрифт:
Острые голубые глаза Белла на мгновение смягчились. Теперь они стали чуть фиолетовыми, а проницательный взгляд — добрее. Белл почтительно снял широкополую шляпу и сказал:
— Сочувствую вашей потере, мисс Ленгнер.
И таким быстрым движением ослепительно белого платка стер каплю крови с руки, что это прошло почти незаметно.
— Мистер Белл, — спросила девушка, — что вы узнали, чтобы обелить имя моего отца?
Белл ответил голосом, полным сочувствия, доброжелательно, но прямо.
— Простите, но я должен подтвердить, что ваш отец действительно выписал большое количество йода из лабораторных запасов.
— Он был инженером, — возразила она. — Ученым. И каждый день заказывал химикалии для лаборатории.
— Порошок йода — основной ингредиент взрывчатки, которая стала детонатором для бездымного пороха в рояле. Вторым ингредиентом была аммиачная вода. Уборщик заметил, что в его шкафчике недостает бутылки этого чистящего средства.
— Его мог взять кто угодно.
— Да, конечно. Но все указывает на то, что он сам смешал ингредиенты в своей личной туалетной комнате. Следы на полотенце, порошок на зубной щетке, остатки пены в тазике для бритья.
— Откуда вы все это знаете? — спросила она, смахивая слезы гнева. — Меня и близко не подпустили к его кабинету. Прогнали моего адвоката. Даже полицию не пустили на оружейный завод.
— Я сумел туда пройти, — сказал Белл.
Быстро вошел секретарь-мужчина в полосатой рубашке, жилетке, галстуке-бабочке и нарукавниках, с кольтом двойного действия в кобуре через плечо.
— Простите, мистер Ван Дорн. Звонит начальник Вашингтонской военно-морской базы, и он очень рассержен.
— Попросите коммутатор переключить звонок на мой телефон. Прошу извинить, мисс Ленгнер… Ван Дорн слушает. Добрый день, командующий Диллон. Как вы сегодня?.. Да не может быть!
Ван Дорн слушал, спокойно улыбаясь мисс Ленгнер.
— …Что ж, с вашего позволения, сэр, под такое описание подходят половина взрослых мужчин в Вашингтоне… Оно может относиться даже к джентльмену, который сейчас, когда мы разговариваем, у меня в конторе. Но уверяю вас, он вовсе не выглядит так, будто дрался с военными моряками — ну разве что, если морские пехотинцы нынче совсем не те, что были в мои дни.
Исаак Белл сунул руки в карманы.
В следующий раз, отвечая собеседнику, Ван Дорн добродушно рассмеялся, хотя если бы командующий видел ледяной блеск его глаз, он постарался бы побыстрее отойти.
— Нет, сэр, я не «доставлю» к вам моего сотрудника, которого ваши часовые схватили с уликами. Джентльмена, стоящего передо мной, определенно никто не схватил… Я передам ваши жалобы морскому министру, когда мы в следующий раз будем обедать с ним в клубе «Космос». Пожалуйста, передайте от меня привет миссис Диллон.
Ван Дорн повесил трубку и сказал:
— Очевидно, некий высокий, светловолосый усатый джентльмен уложил нескольких моряков, пытавшихся его задержать.
Белл обнажил в улыбке ряд ровных белых зубов.
— Ну, я думаю, он спокойно подчинился бы им, если б они не пытались его поколотить. — Он повернулся к Дороти Ленгнер, и выражение его лица смягчилось. — А теперь, мисс Ленгнер, я хочу кое-что показать вам.
Он достал фотографию, еще влажную после проявки. Это было увеличенное изображение предсмертной записки Ленгнера. Белл сделал снимок своим складным фотоаппаратом «кодак 3А», который ему подарила невеста, работавшая в кинопромышленности. Большую часть фотографии Белл закрыл рукой, чтобы мисс Ленгнер не увидела записки безумца.
— Это почерк вашего отца?
Мешкая, она поднесла снимок ближе, потом неохотно кивнула.
— Почерк похож на его.
Белл внимательно наблюдал за ней.
— Кажется, вы не очень уверены.
— Кажется, немного… ну, не знаю. Да, это его почерк.
— Я знаю, что ваш отец очень напряженно работал, чтобы ускорить производство. Коллеги, глубоко уважавшие его, говорят, что он напряженно трудился и, возможно, больше, чем было ему под силу.
— Ерунда! — резко ответила Дороти. — Отец не церковные колокола отливал. Он руководил оружейным заводом. Он требовал высокого темпа производства. И, будь это для него слишком, он сказал бы мне. Мы с ним были очень близки после смерти мамы.
— Но трагедия самоубийцы, — перебил Ван Дорн, — в том, что жертва не видит иного способа уйти от неизбежного. Для него таким способом становится смерть.
— Он не стал бы убивать себя так!
— Почему? — спросил Исаак Белл.
Дороти Ленгнер помолчала, прежде чем ответить; несмотря на свое горе, она отметила, что рослый детектив необычайно красив и что его элегантность смягчает впечатление огромной силы. Именно такого сочетания качеств она искала в мужчинах, но находила чрезвычайно редко.
— Я купила ему этот рояль, чтобы он снова мог играть. Чтобы мог расслабиться. Он слишком любил меня, чтобы сделать мой инструмент орудием своей смерти.
Она умоляюще говорила, а Исаак Белл смотрел в ее серебристо-голубые глаза.
— Отец был слишком доволен своей работой, чтобы убить себя. Двадцать лет назад он начал воспроизводить английские четырехдюймовые пушки. Сегодня его оружейный завод выпускает лучшие в мире двенадцатидюймовые орудия. Представьте себе корабельные орудия, которые стреляют точно на двадцать тысяч ярдов. На десять миль, мистер Белл!
Белл пытался уловить перемены тона ее голоса, которые могли бы выдать сомнения, смотрел в ее лицо, выискивая признаки неуверенности в этом трогательном рассказе о работе покойного.
— Чем больше орудие, тем более мощные силы оно должно укротить. Здесь нет места ошибкам. Ствол должен быть прямым, как луч света. Диаметр не должен отклоняться и на тысячную дюйма. Нарезка требует мастерства Микеланджело; установка кожуха — точности часовщика. Мой отец любил свои пушки — все великие конструкторы дредноутов любят свою работу. Волшебник-двигателист, как Аласдер Макдональд, любит свои турбины. Ронни Уиллер из Ньюпорта любит свои торпеды. Фарли Кент — свои все более быстрые корабли. Это счастье — быть одержимым работой, мистер Белл. Такие люди не убивают себя.