Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Браун Райнхольд

Сознание мое было каким-то спутанным. Бернд что-то говорил, но до меня не доходил смысл его слов, сильная дрожь мешала сосредоточиться. Я смутно ждал избавления. Солнце медленно, очень медленно возвращало меня к жизни. Оно согрело и высушило меня, но меня все равно продолжал бить озноб, я не ощущал прежнего подъема и прилива сил.

Я заболел. К полудню это стало окончательно ясно.

Я перестал быть человеком, молодым сильным парнем, я стал вялым и бессильным. У меня началась лихорадка. Сухой язык прилипал к нёбу, в ушах стоял неумолчный шум, когда я вставал, голова стала тяжелой, а затылок невыносимо болел. Надо же было заболеть! На воле, среди полей, вблизи границы! Жандармы остались позади;

впереди опасности приграничной полосы. Эта опасность может быть смертельной! Бернд пытался меня приободрить. Он с юмором фантазировал на тему о том, что творилось утром в жандармском участке. Это было очень забавно, особенно когда Бернд пародировал толстого начальника полицейского участка. Бернд говорил шепотом, но все равно выглядел при этом как озорной расшалившийся пятиклассник. Но я был теперь ни на что не годным больным, слабым и никудышным спутником. Я закрывал глаза и видел перед собой радужные круги, мне хотелось пить, и я валился с ног от слабости. Бернд, однако, не спал, постоянно вглядывался в кусты и все время говорил мне, что никто сюда не идет, что никто не видит нашего убежища. Он давно снял свою куртку и накрыл меня. Он дал мне хлеба, но я был не в состоянии есть. Мне хотелось пить, но воды-то как раз и не было. Во рту у меня было сухо, как в пустыне. Меня вдруг охватила безумная надежда.

— Бернд, — сказал я, — как ты думаешь, мы еще не в Венгрии? Если мы уже в Венгрии, то все не так уж плохо, мы найдем место, где я смогу отдохнуть и поправиться. В Венгрии нас не будут преследовать никакие румынские жандармы. Найдем же мы какого-нибудь крестьянина, который приютит нас… Но что, если мы еще не в Венгрии? Я не в силах идти дальше… у меня, кажется, высокая температура… в глазах у меня темно… меня сильно знобит, это настоящий озноб. Бернд, я точно это знаю… Нет, я не могу идти дальше, это исключено… Но ты знаешь, мы все-таки, наверное, уже в Венгрии! Когда стемнеет, мы доберемся до деревни, я отлежусь в соломе и завтра буду уже здоров, вот увидишь!

Бернд промолчал. Потом, помедлив, сказал:

— Да, может быть, мы уже и в Венгрии.

Время до вечера тянулось мучительно медленно. Я ослаб настолько, что был просто никуда не годен. Неутешительно! До захода солнца я, скрючившись, лежал на земле. С наступлением сумерек мы покинули наше укрытие. Я тащился за Берндом, как дряхлый старик. Мозг мой стал постариковски неповоротливым и тяжелым, как свинец, меня клонило к земле, я ничего не соображал. Толку от меня было что от козла молока.

Первый же крестьянин, которого мы встретили по дороге, в ответ на наш вопрос ответил, что это еще Румыния, граница проходит в трех километрах от деревни.

Я изо всех сил пытаюсь сейчас вспомнить, что происходило со мной в тот момент. Без Бернда я бы пропал, сдался, это я знаю точно. Я, правда, не помню, что был особенно испуган, мне кажется, что я просто не понял, о чем идет речь; я был не в состоянии правильно оценивать происходящее. Я помню только, что безвольно и равнодушно стоял рядом с моим товарищем, который вел с крестьянином разговор, к которому я не проявлял ни малейшего интереса. Мне казалось, что конец неминуем, и мне хотелось одного — чтобы он скорее наступил. Все страсти улеглись, мною овладело полное безразличие — все бессмысленно, можно опускать занавес.

— Пошли! — сказал Бернд. Он, если можно так выразиться, просто взял меня на буксир. Я просто не понимал, куда надо идти…

Потом мы очутились в крестьянской избе, и хозяйка говорила по-немецки! Мне налили чаю, и от этого мысли мои пришли в относительный порядок. Речь шла о границе, об обстановке в приграничной полосе, об охране, о патрулях, о собаках, заставах, распорядке и правилах. Я сидел на скамеечке и с трудом улавливал обрывки разговора. Разговор

вел Бернд, он задавал вопросы и составлял план. Я в этом не участвовал, я был как баржа на буксире, но я изо всех сил прислушивался, мне было хорошо от шедшего из печки тепла, несмотря на то что я взмок от пота. Как я понял, было решено, что молодой парень, сын хозяйки, ночью покажет нам самый удобный путь.

Мы ждали. Мне дали еще чаю, и мне стало еще лучше. Потом хозяйка заставила меня раздеться, сунула мне в руку полотенце, и я растерся, и никто не нашел в этом ничего особенного, и уж меньше всех я сам. Потом я снова оделся и лег. Мне стало еще лучше. Бернд снова объяснил мне, как мы будем переходить границу. Я не все понял, но согласился со всем, что он мне сказал. Бернд был здоров, и никто не знал его лучше, чем я. Он все сделает правильно, он умный и сильный, он пройдет сам и поведет меня за собой. Но мне так хотелось отдохнуть, лихорадка так сильно меня мучила.

— Ты не имеешь права скисать! — строго, как заклинание, сказал Бернд. — Эту ночь ты должен продержаться. Отдыхать будешь завтра, в Венгрии! Будешь отдыхать день, неделю, сколько потребуется! Но здесь мы не можем оставаться ни дня, понял? Все будет кончено раз и навсегда, если ты скиснешь. Он был прав, я не мог оставить его одного! Я понимал, что если я останусь, то и он далеко не уйдет. Он бросит меня, только если я умру. Сейчас же только он один был в состоянии оценить обстановку и принять решение.

— Да! — сказал я. — Я постараюсь, и, наверное, у меня получится.

Я взял его за руку. Лихорадка сделала меня сентиментальным. С закрытыми глазами я ждал момента, когда нам придется уйти в ночь. В мозгу путались и мешались самые разнообразные мысли. Я болен и должен бороться с болезнью, как с противником, который применил необычное оружие…

Дверь открылась, в комнату вошел бородатый мужчина в тесном военном кителе. Несколько секунд он критическим взглядом мерил меня и Бернда. Он вышел из комнаты так же быстро, как и вошел.

— Вам надо немедленно уходить, — сказал хозяин. — Жандармы сейчас будут здесь.

Хозяйка, бледная как полотно, кивала.

На улице, когда мы уже были далеко от деревни, молодой парнишка объяснил нам все. Человек, вошедший в дом, — это телефонист. Он служит в пограничной охране и в жандармерии.

— Он понял, кто вы, он за всеми наблюдает. Ладно, вам надо держать путь вон на ту звезду. Видите, такая яркая звезда, она мерцает. Идите на нее. — Парень протянул руку в темноту. — Держите курс на эту звезду, никуда не сворачивайте. Поняли? Через полчаса справа вы увидите сторожевую вышку. Там будьте особенно осторожны. Если вы пройдете мимо вышки, то считайте, что половина дела сделана, а если вы доберетесь до леса, то, значит, все в порядке — это уже Венгрия.

Он снова указал нам направление, потом пожал нам руки, и мы пошли вперед — пересекать границу. В темноте нас поджидал невидимый враг. Я с трудом заставляю себя переставлять ноги. Бернд ведет меня, идя впереди, он идет быстро, но я поспеваю за ним, в моей голове бешено крутятся мириады звезд, и звезд на небе я не вижу. Их видит Бернд, и я надеюсь на него. Торопливым шагом мы пересекаем изрезанное бороздами поле, пробираемся по мокрой от росы траве. Я крепко держусь на ногах, болезнь давит мне на плечи, но не может меня свалить, она терзает меня, оглушает, давит, но я безропотно несу ее, отбиваюсь, как могу. Я не упаду, не сяду на землю, не сдамся и не издохну. Бернд идет впереди, а я иду за ним. Он ведет меня, он тащит меня сквозь тьму, и я должен следовать за ним. Так мы идем, идем точно в указанном нам направлении. Бернд держит курс правильно, он ведет, он отважно тащит меня на буксире, и я верю в его способности. Меня шатает, я тяжело дышу, но иду не спотыкаясь…