Штамм. Трилогия
Шрифт:
Мощные городские ворота защищали это богатство. Монументальный аркообразный вход образовали шесть огромных валунов неправильной формы, ворота же были сделаны из железа и твердых пород дерева, не боящихся ни огня, ни тарана.
У этих ворот и оказался Лот, сын Арана, племянник Авраама, когда к нему подошли три существа света.
Бледные, светящиеся и таинственные. Сущностью божественные создания, они были лишены всякой скверны. Из спины каждого выходили по четыре отростка, наполненные перистым светом, их можно было легко принять за светящиеся крылья. Эти четыре выступающие конечности на спинах существ чуть шевелились в такт движениям так же естественно, как двигаются руки при ходьбе. С каждым шагом существа обретали форму и массу, и наконец они остановились, обнаженные и немного растерянные. Их кожа светилась, точно чистейший алебастр, а их красота служила Лоту болезненным напоминанием о его собственном несовершенстве смертного.
Их отправили наказать гордыню, разложение и жестокость, процветавшие за высокими стенами города. Посланцами были Гавриил, Михаил и Озриэль — самые доверенные и любимые создания Господа, Его самые безжалостные солдаты.
Из них Озриэль пользовался наибольшим расположением. Он намеревался посетить этой ночью городскую площадь, куда им и было приказано направиться, но Лот уговорил их остановиться у него в доме. Гавриил и Михаил согласились, а потому Озриэль, третий, более всего озабоченный падением нравов в городах, подчинился желанию своих собратьев. Из всех троих именно Озриэль носил в себе голос Господа, силу разрушения, которая сотрет с лика земли два этих грешных города. Он был, согласно всем текстам, любимцем Господа, Его самым защищенным, самым прекрасным созданием.
Лот жил в богатстве, обладал землей, скотом и благочестивой женой. А потому пиршество в его доме было обильным и разнообразным. Три архангела ели, как люди, а две невинные дочери Лота омывали их ноги. Физические ощущения для трех ангелов были в новинку, но Озриэля они переполнили, достигли такой глубины, какой не познали двое других. Так впервые проявилась индивидуальность Озриэля, его отход от божественной энергии. Бог — это скорее энергия, а не антропоморфное существо, и язык Бога — биология. Красные кровяные тельца, принцип магнитного притяжения, неврологический синапсис — каждое из этих проявлений есть чудо, в каждом присутствует и протекает Бог. Когда жена Лота порезалась, готовя травы и масло для омовения, Озриэль с любопытством исследовал ее кровь, его возбудил запах крови. Искусил его. А как был великолепен ее цвет, роскошен… как жидкий рубин, сверкающий в пламени свечи. Женщина (с самого начала возражавшая против прихода гостей) отпрянула, увидев, как архангел разглядывает ее ранку, как его захватило зрелище.
Озриэль прежде много раз спускался на землю. Он присутствовал при смерти Адама в году девятьсот тридцатом, он видел, как человек, смеявшийся над Ноем, утонул в бушующих водах потопа. Но он всегда появлялся в форме духа, его существо оставалось привязано к Господу, не обретало телесной оболочки.
И потому Озриэль никогда прежде не испытывал голода. Никогда прежде не испытывал боли. А теперь поток ощущений захлестнул его. Теперь, почувствовав земную твердь под ногами… почувствовав, как ночной воздух ласкает его руки… вкусив пищу, взращенную на земле и приготовленную из низших млекопитающих, он понял: то, что он намеревался воспринимать с расстояния, бесстрастным взглядом путешественника, на самом деле притягивает его к человечеству, к самой земле. К самому роду животных. Холодная вода струилась по его ногам. Пища распадалась на составные части во рту, в его пищеводе. Физические ощущения манили, и любопытство Озриэля взяло верх над божественной сущностью.
Когда жители города, узнав, что Лот принимает таинственных чужестранцев, собрались у его дома, их крики увлекли Озриэля. Люди размахивали факелами и оружием, требовали, чтобы им показали гостей, чтобы представили их. Горожан так возбудили слухи о красоте чужеземцев, что они возжелали овладеть ими. Жестокая чувственность толпы очаровала Озриэля, напомнила ему о его собственных желаниях, и когда Лот вышел объясняться с толпой (он предлагал вместо чужестранцев своих невинных дочерей, но толпа стояла на своем), Озриэль воспользовался своей силой и невидимым выскользнул из дома.
На какое-то время он ослепил собравшихся, а потом держался в нескольких шагах от них, скрывшись в проулке и ощущая сумасшедшую энергию, свойственную толпе, энергию, так непохожую на божественную. Но красота и радость, сии божественные дары, наполняли и их. Эти взволнованные мешки плоти (выражение их лиц постоянно менялось) бушевали в унисон, желая совокупления с чужеземцами на самый животный манер. Их похоть была такой чистой… и такой заразительной.
О пороках Содома и Гоморры сказано много, но почти никто не видел, как Озриэль шел по вымощенным алебастром улицам города, освещенным сложной системой бронзовых масляных светильников. Золоченые и посеребренные дверные рамы украшали портики всех домов в пределах трех концентрически расположенных городских площадей.
Золоченый портик обещал праздник плоти, серебряный сулил более темные наслаждения. Те, кто проходил через серебряные, искали усладу в жестокости или насилии. Господь не мог простить именно этого. Не изобилия и несдержанности, а отвратительного садизма жителей Содома и Гоморры по отношению к путешественникам и рабам. Это были неприветливые и неотзывчивые города. Рабов и пленников привозили сюда для владельцев серебряных портиков.
И то ли по замыслу, то ли случайно Озриэль вошел в серебряную дверь. Хозяйка оказалась женщиной коренастого сложения со светло-оливковой кожей. Грубая, неопрятная — жена надсмотрщика за рабами, интересующаяся только деньгами. Но в ту ночь со своего поста в прихожей этого дома наслаждений она увидела в золотистом свете горящей лампы красивейшее, великодушнейшее существо человеческой наружности. Архангелы были совершеннейшими бесполыми сосудами. У них была безволосая, безупречная, переливчатая кожа и глаза с жемчужным блеском, белые, как и слоновая кость их зубов, десны, идеальные пропорции изящных конечностей. У них не было и намека на гениталии: биологическая подробность, которая косвенным образом отзовется в том ужасе, что накроет планету.
В сиянии красоты Озриэля — этого милостивого великолепия — женщине захотелось плакать и просить прощения. Но долгие годы, что она отдала профессии, закалили ее, и она подавила в себе желания. Видя изощренные жестокости в стенах этого заведения, архангел почувствовал, как врожденная благодать покидает его (оставляя в нем одно лишь желание), и, не зная толком, чего ищет, он вдруг понял, что нашел.
Озриэль импульсивно схватил хозяйку за шею, прижал спиной к низкой каменной стене, увидел, как прежнее выражение на лице женщины сменилось страхом. Озриэль почувствовал сильные, но и уязвимые сухожилия горла женщины, потом поцеловал их, лизнул, ощущая на языке вкус ее соленого едкого пота. А потом страстно вонзился в нее зубами, сильно и глубоко, принялся рвать ее плоть, артерии, словно струны арфы — трень, трень, — и в исступлении пить кровь, хлеставшую из ран. Озриэль убил эту женщину не в качестве подношения всемогущему властелину, но просто для того, чтобы познать Его.
Познать. Овладеть. Взять верх и низвергнуть.
И вкус крови, и смерть коренастой женщины, и легкость, с какой сила переходит от одного к другому, — все это явилось для него чистейшим экстазом. Поглощение крови, состоящей из сущности и славы божественного, — и при этом пресечение потока, который есть божественное присутствие, — повергло Озриэля в неистовство. Ему захотелось еще. Почему Бог отказывал в этом ему, своему любимцу? В амброзии, скрытой в несовершенных существах.
Говорят, вино из самых плохих ягод имеет наилучший вкус.
Но теперь Озриэль задавался вопросом: а каково на вкус вино из самых сочных ягод в мире?
Озриэлю, у ног которого в кровавой луже, серебрящейся в свете полной луны, лежало бездыханное тело, не давала покоя одна мысль: есть ли кровь у ангелов?
Мемориальная библиотека Лоу, Колумбийский университет
Мистер Квинлан закрыл «Люмен», поднял глаза и увидел Фета с Гусом — они были полностью вооружены и готовы. Многое еще предстояло узнать о происхождении Владыки, но его голова уже гудела от сведений, почерпнутых из книги. Он сделал несколько записей на память, обвел кружком пару транскрипций и поднялся. Фет взял манускрипт и, завернув в тряпье, сунул в рюкзак, а рюкзак протянул мистеру Квинлану.