Штормовое предупреждение
Шрифт:
Лампочка на потолке очень яркая, не то что уютный абажур с бахромой, свет, ничем не приглушенный, бьет во все стороны. Очень уж назойливый, но Морин любит, чтобы, пока они сидят за обеденным столом, было светло. Чарли предпочитает более мягкий золотистый свет стоящего в углу торшера. Но его включат только после чая, когда все воткнутся в какой-то сериал.
Уже почти усевшись, Чарли вдруг снова выпрямляется и подходит к стоящей наискосок стереосистеме "Альба" и начинает перебирать долгоиграющие пластинки, стоящие в шкафчике под красное дерево. Между Джеком Джонсом [21] ("О самом главном") и Джимом Ривзом [22] ("О самом сокровенном") три пластинки Аннунцио Мантовани: "Мистер Музыка", "Мантовани сегодня" и "Тот волшебный вечер" [23] . Чарли любит Мантовани, у него целая коллекция его альбомов, штук пятьдесят.
21
Джек Джонс — популярный американский эстрадный певец, к настоящему времени выпустил более пятидесяти альбомов.
22
Джим Ривз — весьма популярный в 50-60-е годы американский певец (баритон), исполнял песни в стиле "кантри", погиб в 1964 г. в авиакатастрофе.
23
Речь идет об аранжировке одной из песен из вышеупомянутого фильма "На юге Тихого океана".
Он роется в долгоиграющих, потом, передумав, переключается на сорокопятки, стоящие в другой секции, где не альбомы, а одинарные. Он достает несколько пластинок, любовно протирает их антистатической желтой салфеткой, потом укрепляет их на стержне над вертушкой проигрывателя. И наконец — включает. Спустя несколько секунд, полных таинственного шороха и лязга, первая пластинка шлепается на круг, и рычаг с головкой, повернувшись, плавно снижается, и вот уже игла касается первой бороздки. Фантастика. Из динамиков доносится легкое шуршание, кажется, что это шелест веток, что перед глазами сейчас возникнет трепещущая зелень. Он оборачивается. Морин уже принесла ему стакан с пивом. Он садится за стол, делает большой глоток, и в этот момент его накрывает нежащая теплая волна музыки. Он подпевает Мантовани, который покорил его сразу, с первой пластинки, выпущенной тридцать лет назад.
— Кормен… Моя Кармен…
— Роб! — кричит Морин в глубь коридора.
Чарли разнеженно улыбается, увидев, как Морин берет с сервировочного столика глубокое блюдо, потом ставит его на стол и снимает крышку. Запах какой-то незнакомый.
— Сюрприз, — говорит она. — Это новый рецепт.
— Я смотрю, ты никак не угомонишься, изобретательница.
Теперь уже сам Чарли кричит в коридор, более громко и даже угрожающе:
— Роберт, еда на столе! Поторопись, лодырь несчастный!
— Рецепт был в рекламе на программе телепередач, — говорит Морин, — это "пирог дровосека".
— А он из чего?
— Попробуй угадать.
Она кладет на тарелку какой-то плотный комок, подозрительно пестрой окраски: местами оранжевый, местами розовый и бледно-желтый… Незнакомый запах усиливается. Довольно противный, но Чарли готов, если понадобится, изобразить полный восторг. Морин кладет маленький комочек на свою тарелку и огромную плюху — на тарелку Роберта.
— Вроде бы картошка, — задумчиво говорит Чарли.
— Тут "Спам", пюре из пакетика, банка тушеной фасоли и сыр "чеддер", — не выдержав, раскалывается Морин.
— Да неужели? — изумляется Чарли.
— За все удовольствие — семьдесят два пенса, представляешь?
Из коридора доносится шорох, появляется Роберт и, еле переставляя ноги, бредет к столу. Вскользь улыбается матери, а на Чарли даже не смотрит. На нем черная футболка и черные прямые джинсы. Рыжие патлы взъерошены. По краям крыльев носа розовеет россыпь прыщиков, но вообще-то кожа у него очень бледная. Ни слова не сказав, он плюхается на стул и начинает придирчиво ковыряться в лежащей на тарелке мешанине.
Глядя на него, Чарли еще больше сатанеет и сладеньким голосом произносит:
— Здравствуй, папуля. Как я рад тебя видеть. И тебя тоже, мамочка. Какую вкуснятину ты нам сегодня приготовила. Давай, отец, расскажи, как ты сегодня боролся за повышение уровня жизни своей семьи, своей дорогой жены и обожаемого сына.
Роберт продолжает сидеть, не вскакивает, только еще энергичней начинает тыкать вилкой в тарелку.
— Не надо, Чарли, — просит Морин. — Он очень расстроен.
— Расстроен, говоришь? Знала бы ты, как я расстроен! Но я почему-то не слоняюсь целый день по комнате, точно какой-то слизняк, которому сломали ножку.
Роберт, изобразив крайнее недоумение, бормочет:
— А что, разве у слизняков есть ноги?
Морин молча ставит на стол блюдо с овощным рагу. Тушеные кусочки моркови. Цветная капуста, горошек. Сначала накладывает себе, Чарли в лицо летит струйка влажного пара. Он отхлебывает из стакана свой "Дабл Даймонд" и посматривает на живот, здорово нависающий над ремнем — на два, а то и на все три дюйма, и вдруг чувствует, как тесна ему фуфайка под нейлоновой рубашкой, впивается в тело, пакостное ощущение.
Роберт продолжает придирчиво изучать содержимое своей тарелки.
— Что это?
— "Пирог дровосека", — с энтузиазмом сообщает Морин, — пюре из пакети…
— Да ешь, не бойся, — говорит Чарли, ткнув ножом, как указкой, в сторону тарелки сына.
— А ты сама? — спрашивает Роберт, посмотрев на крошечную порцию Морин.
— Мне надо худеть.
— Пап, как ты думаешь, мама толстая? — Роберт наконец сам заговаривает с отцом.
— Что-что?
— Ты не находишь, что она немного раздалась?
— Ничего подобного.
— Тогда зачем ты подарил ей на Рождество тренажер?
— Она попросила.
— А почему, когда ты покупаешь ей платья, они ей всегда малы?
Чарли крепче стискивает черенок вилки.
— Послушай, ты…
— Пожалуйста, не ссорьтесь, мальчики, — говорит Морин с легким светским жеманством. — Давайте спокойно поедим, хорошо?
— И не скажу, что ты сам в отличной форме, Чарли.
— Какой я тебе Чарли? Или ты забыл, что я твой отец?
— Помню-помню, Чаки, молчу.
Чарли разворачивает салфетку и кладет на колени. На столе возвышается кувшин с апельсиновым соком, это у Морин вместо вина, вино она позволяет себе только по торжественным случаям. Она наливает сок в маленькие стаканчики и садится. В жестянке с пивом еще что-то плещется. Чарли ставит ее рядом со стаканчиком. "Кармен" закончилась, замирают последние аккорды, потом наступает поскрипывающее шуршащее молчание, и на крутящийся диск падает очередная пластинка: ария из "Мулен Руж", тоже классика. Ах, Мантовани, музыка к жизни Чарли, вернее, к несостоявшемуся спектаклю "Жизнь, о которой мечтал Чарли": теплая, живительно-искрометная, словом, роскошная!