Штормовой день

Пилчер Розамунда

— Ребекка здесь? Скажи ей, пусть войдет.

Петтифер посторонился, пропуская меня в дверь. Гренвил не лежал в постели, а сидел в глубоком кресле, поставив ноги на скамеечку. Он был одет, но колени прикрыл пледом, а в камине весело мерцало пламя. В комнате царила истинно корабельная чистота и попахивало туалетной водой, которой он смачивал волосы.

— Я думала, вы в постели, — сказала я.

— Петтифер поднял меня после обеда. Скучно целый день лежать как бревно. Так о чем вы там беседовали?

— Петтифер показывал мне некоторые ваши картины.

— Ты, наверное, сочла

их очень старомодными. Но знаешь ли, сейчас у молодых художников происходит откат к реализму. Я знал, что это время наступит. Можешь взять себе одну из моих картин. В мастерской их тьма-тьмущая, гак и стоят неразобранные. Я запер мастерскую десять лет назад и с тех пор там не был. Петтифер, а где ключ?

— Спрятан для пущей верности, сэр.

— Надо будет тебе взять ключ у Петтифера, пойти туда и хорошенько там порыться — посмотреть, что там тебе понравится. У тебя найдется, куда повесить картину?

— У меня квартирка в Лондоне. Картины там очень не хватает.

— Я тут сидел и еще кое о чем подумал. Внизу в кабинете есть нефритовые статуэтки. Я привез их когда-то из Китая и подарил Лайзе. Так вот, теперь они твои. И зеркало, которое ей бабушка оставила, — где оно, Петтифер?

— В маленькой столовой, сэр.

— Надо снять его, почистить. Ты ведь хочешь взять это зеркало, да?

— Да. Хочу. — У меня как будто гора спала с плеч. Я все время думала, как мне затронуть тему принадлежащих маме вещей, и вот теперь Гренвил, без всякой моей подсказки, облегчил мне задачу. И после секундного колебания, решив ковать железо, пока горячо, я сказала: — Там было еще бюро…

— Гм! — Он пронзил меня сердитым взглядом. — А ты откуда знаешь?

— Мама сказала мне о нефритовых статуэтках и о зеркале, и о бюро тоже. — Он не сводил с меня злобного взгляда, и я даже пожалела, что упомянула об этом. — То есть это не так важно, но если другим оно не нужно… если им не пользуются…

— Петтифер, ты помнишь бюро?

— Да, сэр, теперь, когда вы заговорили о нем, вспомнил. Оно было наверху, в комнате на чердаке, но в последнее время мне оно что-то не попадалось на глаза.

— Будет время, не в службу, а в дружбу, разыщи его. И подбрось полено в камин. — Петтифер повиновался, а Гренвил, наблюдая за ним, вдруг спросил: — А где все? Дом как вымер. Только дождь шумит.

— Миссис Роджер поехала поиграть в бридж. А мисс Андреа, по-моему, у себя в комнате.

— Как насчет чашки чая? — Гренвил стрельнул в меня глазом. — Ты ведь не против чашечки чая, правда? А то у нас с тобой не было случая познакомиться поближе — то ты в обморок падаешь посреди ужина, то меня немощи одолели, и я валяюсь в постели. Два сапога пара, верно?

— Я буду рада выпить с вами чаю.

— Петтифер принесет нам поднос.

— Нет, — сказала я, — поднос принесу я. Петтифер и без того устает целый день бегать вверх-вниз по лестнице. У него больные ноги. Пусть отдохнет.

Слова мои, видимо, позабавили Гренвила.

— Ладно. Ты принесешь поднос. И захвати побольше гренков с маслом.

Я еще не раз потом пожалела, что заговорила о бюро, потому что найти его не удалось. Пока мы с Гренвилом пили чай, Петтифер начал поиски. К тому времени, как он поднялся к нам забрать

поднос, он перерыл весь дом, но бюро так и не обнаружил.

Гренвил не поверил ему:

— Ты просто не разглядел. Глаза у тебя стали плохие, не лучше моих!

— Но бюро-то я разгляжу! — Петтифер был очень расстроен.

— Возможно, — сказала я, желая как-то помочь, — его отправили на реставрацию или куда-нибудь…

Они оба поглядели на меня так, словно я сморозила глупость, и я поспешно заткнулась.

— Может быть, оно в мастерской? — рискнул предположить Петтифер.

— Чего ему там делать? В мастерской я картины писал, а не письма. Оно только бы мешалось мне там! — Гренвил совсем разволновался.

Я встала.

— О, ну найдется оно, — сказала я самым беззаботным своим голосом и, подхватив поднос, отправилась вниз. Ко мне присоединился обескураженный произошедшим Петтифер.

— Командиру нехорошо волноваться, а он так раскипятился, весь прямо напружинился, как терьер, когда учует крысу!

— Это все я виновата. И угораздило же меня заговорить об этом!

— Да помню я прекрасно это бюро. Только в последнее время не помню, чтобы оно попадалось мне на глаза. — Я принялась мыть чашки с блюдцами, и Петтифер потянулся за полотенцем, чтобы вытирать их. — И еще одно… кресло-чиппендейл [10] к этому бюро… Оно не очень к нему подходило, но всегда стояло возле него. У него ковровое сиденье, довольно старенькое, птицы, цветы там вышиты… Так вот, оно тоже исчезло… Но командиру я уж про это не скажу, и вы не говорите.

10

Стиль мебели по имени известного английского мастера Томаса Чиппендейла (1718–1779).

Я пообещала молчать.

— Так или иначе, — сказала я, — для меня это не столь важно.

— Но для командира это важно. Художнику рассеянность простительна, однако памятлив он, как слон, и в жизни еще ничего не терял и не забывал. А может, лучше было бы забыть, — вдруг хмуро добавил он.

Вечером, переодевшись опять в свой коричневый с серебром казакин и спустившись вниз, я застала в гостиной только Элиота, если не считать его неизменного спутника — собаку. Элиот сидел у огня со стаканом и вечерней газетой, Руфус же распростерся на коврике возле камина подобно какой-то роскошной шкуре, брошенной на пол. В комнате, освещаемой лампой, царили лад и взаимопонимание, но мое появление нарушило эту мирную картину — Элиот встал, уронив газету на кресло.

— Ребекка. Как вы себя чувствуете?

— Все в порядке.

— Вчера вечером я уж испугался, что вы заболели.

— Да нет, я просто устала. И проспала до десяти часов.

— Да, мама говорила. Хотите выпить что-нибудь?

Я ответила, что не откажусь, и, пока он наливал мне хереса, присела на корточки у камина, лаская шелковистые собачьи уши.

Когда Элиот принес мне херес, я спросила:

— Ваш пес всегда следует за вами?

— Да. Всегда. И в гараж, и на обед, и в пабы, всюду, куда меня только не занесет. Его здесь все знают.