Штормовой день
Шрифт:
— Простите за задержку, Ребекка, но пришлось заняться еще одной работой. Морис прекрасный механик, но сердится, когда его отвлекают телефонными звонками.
— А кто этот мистер Кембек? Очередной клиент?
— Не совсем так. Он отдыхал здесь прошлым летом. Владеет гостиницей и гаражом возле трассы М-6. Он собрал неплохую коллекцию старых машин. Хочет музей открыть, не все же яичницу с беконом жарить, знаете ли. Так он вроде не прочь, чтобы я стал там директором.
— Это значит, вам нужно переселиться в Бирмингем?
— Не слишком завлекательное предложение, не правда ли? Но так или иначе, оно поступило.
Мы отправились, пройдя немного дальше по улице, а потом свернув в какой-то переулок. За двойными белыми воротами начиналась тропинка, взбиравшаяся в гору и подводившая к дверям длинного и низкого белого здания, видимо, переделанного из двух старинных деревенских домов, каменных, с толстыми стенами. Вынув из кармана ключ, Элиот открыл дверь, и внутри нас охватил холод, но без сырости и затхлости. Убранство дома напоминало дорогую лондонскую квартиру — палевые толстые ковры гармонировали друг с другом и с палевыми же стенами и бледно-бежевой парчовой обивкой диванов. Кругом было множество зеркал, а с низких балок потолка свешивались шарообразные хрустальные люстры.
Все это было прелестно, именно так, как я себе представляла, и все это было как бы мимо — и кухня, как в рекламном проспекте, и столовая с ее полированным красным деревом, и второй этаж, где помещались четыре спальни, три ванны, уборная и комод для белья, гигантских размеров и пахнувший мылом.
Позади дома располагался маленький внутренний дворик, а за ним начинался сад, взбиравшийся по склону к живой изгороди. Я глядела на этот внутренний дворик и так и видела в нем Молли, принимающую гостей, рассаживающую их в прелестные кресла и разливающую мартини, привезенный на дорогой стеклянной тележке.
— Превосходный дом, — сказала я искренне, но в сердце, как проникла в него Боскарва, мне этот дом не проник. Возможно, потому, что он был чересчур превосходен.
Мы стояли в неуместно элегантной гостиной, глядя друг на друга. Наш день вдвоем, кажется, подходил к концу. Наверное, и Элиот это чувствовал и желал отсрочить этот конец, потому что сказал:
— Я могу поставить чайник и угостить вас чаем, только вот знаю, что молока в холодильнике нет.
— Думаю, нам надо возвращаться.
Меня вдруг охватила неодолимая зевота, и Элиот засмеялся. Он взял меня за плечи.
— Вам спать хочется!
— Свежего воздуха наглоталась, — ответила я. — И слишком много вина выпила.
Я слегка откинула назад голову, заглядывая ему в глаза. Лица наши были очень близко, и я почувствовала, как пальцы его сжали мои плечи. Больше он не смеялся, а в глубоко посаженных его глазах была нежность — явная и несомненная.
— Это был чудесный день… — сказала я, но продолжить не сумела, потому что он принялся целовать меня, и несколько минут я не способна была вымолвить ни слова.
Когда наконец он отступил от меня, я была так потрясена, что могла лишь слабо опираться на него; мне хотелось плакать, и я чувствовала себя дура дурой из-за того, что ситуация так быстро выходила из-под моего контроля. Щека моя прижималась к его куртке, его руки обнимали меня так крепко, что я слышала удары его сердца — громкие, как барабанная дробь.
И над головой моей раздавались его слова:
— Не надо возвращаться в Лондон. Не надо уезжать отсюда.
9
Подарки,
— Прекрасно, — сказала Молли, отступив на шаг, но я так и не поняла, к чему это относилось, к цветам или к портрету. — Как мило, что вы их привезли! Элиот показал вам дом? — Она бросила на меня задумчивый и чуть прищуренный взгляд. — Знаете, по-моему, этот день пошел вам на пользу. Мне кажется, вы даже загорели. У вас теперь другой цвет лица. Видно, здешний воздух для вас благотворен.
Петтифер воспринял херес с достоинством, но было понятно, что он доволен. А Гренвил испытал злорадный восторг по поводу сигар, так как доктор предостерег его против курения и Петтифер спрятал его обычный запас. Я догадалась, что сигары ему выдают очень скупо. Гренвил тут же вытащил одну и принялся попыхивать с огромным удовольствием, откинувшись в своем кресле, как человек, беззаботно наслаждающийся жизнью. Даже Андреа я в кои-то веки угодила.
— «Рептилии»! Как вы угадали, что это моя любимая группа? Ух, если бы здесь был проигрыватель… но здесь его нет, а я свой в Лондоне оставила. Потрясающе. Обалденно! — И тут же, спустившись с небес на землю, она принялась искать на конверте цену. — Вы, наверное, здорово вытряхнулись…
Казалось, что, распределив эти мирные дары, мы заключили негласный договор: злосчастный ужин больше не обсуждался. Не упоминались ни бюро, ни Эрнест Пэдлоу, ни возможная продажа земли. И Джосса не упоминали. После ужина Элиот разложил ломберный столик, Молли вытащила ящичек розового дерева с косточками маджонга, и мы начали играть и проиграли до позднего вечера. Андреа села с Молли, чтобы поучиться.
Я поймала себя на мысли, что если бы в дом сейчас неожиданно проник посторонний, то он был бы очарован представившейся картиной: как мухи в куске янтаря, мы застыли в кружке света от торшера, поглощенные своим занятием, позабыв о времени. Выдающийся художник, помягчевший с годами, на закате дней в кругу семьи; его хорошенькая невестка, красивый внук, и даже Андреа, наконец-то чем-то заинтересованная, внимательная, следящая за тонкостями игры.
В детстве я играла в маджонг с мамой, а иногда вчетвером — с двумя ее друзьями, и меня приятно успокаивало прикосновение к косточкам, бамбуковому дереву и слоновой кости; мне нравилось, как они шуршат, когда их кидают на середину стола, — словно галька на морском берегу, когда ее шевелит прибой.