Штрафбат
Шрифт:
— А тебе за что? Гляди, какого зачуханного притащил! Рядовой! Какой язык из рядового? Чего он такого важного знать может?
— А чем он хуже этих? — совсем не смутился ингуш. — Он что, незаконнорожденный, да? Не немец, да? Откуда ты знаешь, что он ничего не знает? Он, может, больше этих знает! Ты с ним говорил, а?
Снова грохнул смех. Твердохлебов приложил руку к груди, проговорил:
— Пойми, Идрис, не я ордена даю, а начальство. Они рядовых языков вообще за людей не считают. Только офицеров!
—
— Постой, Идрис! — крикнул Чудилин. — Пошли наркомовские выпьем!
— Сами пейте! — уже издалека ответил Идрис Ахильгов. — Идрис — трус! С ним пить не надо!
— Зря ты так, Василь Степаныч, — попенял Глымов. — Обидел человека.
— Да чего обижаться-то? Я ему правду сказал. Мне в штабе дивизии так и сказали — нужны офицеры. Добудут офицера — можешь представление писать… — Твердохлебов замолчал, поскреб в затылке, вздохнул. — Вообще-то, конечно, нехорошо получается…
Пленные немцы не поняли, о чем спорили русские, молчали.
И все-таки комбат оказался прав: новый начальник особого отдела дивизии подполковник Степан Платонович Зубарев с удовольствием смотрел на пленных майора и лейтенанта, а на тощего рядового, стоявшего чуть в стороне, даже внимания не обращал. Зубарев потирал руки, улыбался:
— С этими тиграми будет, о чем побеседовать, будет, о чем… Молодец, Твердохлебов, благодарность тебе за выполнение важного задания.
— Да мне что! — ответил Твердохлебов. — Я на разведчиков представление написал. Возьмете?
— Положи на стол. — Подполковник рассматривал немецких офицеров, стоя перед ними и раскачиваясь с носков на пятки, потом позвал резко. — Цветков!
— Здесь, товарищ подполковник! — В углу комнаты вскочил сидевший за столиком младший лейтенант.
— Давай конвой. И отведи этих фашистов на кухню — пусть покормят.
— Слушаюсь, товарищ подполковник. — Младший лейтенант сорвался с места, схватил шинель, висевшую на гвозде у двери, и выскочил из комнаты. Буквально через секунду в комнату ввалились трое солдат с автоматами.
— Давайте на кухню! Там пожрать дадут! — Зубарев жестами показал немцам на дверь.
Офицеры поняли, что надо уходить, повернулись и пошли к выходу, солдат за ними. Конвойные, взяв автоматы наперевес, вышли из комнаты последними. Тогда Зубарев взял телефонную трубку проводной связи, покрутил ручку ящика, сказал:
— Зубарев говорит. Дай мне командира… Товарищ генерал-майор? Начальник особого отдела подполковник Зубарев докладывает. Комбат штрафников доставил в штаб дивизии троих языков. Майор, лейтенант и рядовой. Да, я уже выразил им благодарность. Оперативно сработали. Так точно! Да нет, Илья Григорьевич, я сейчас приказал их покормить, а потом доставлю к вам. Добро. Хорошо, сам тоже буду. — Зубарев положил трубку, взглянул на Твердохлебова. — Ну что, генерал велел передать благодарность тебе и разведчикам. Так что так держать, Твердохлебов.
— А мои представления на ордена?
— Добавлю к старым спискам! Сделаем, Твердохлебов, сделаем. Слышал, у тебя с прежним начальником особого отдела, так сказать… трения были?
— Ну, какие трения могут быть у штрафного комбата с начальником особого отдела дивизии, — пожал плечами Твердохлебов.
— Не хитри, Твердохлебов, со мной, не надо. Наслышан о твоей популярности у штрафников. И это, я считаю, хорошо. Так что езжай к своим заблудшим и оступившимся, командуй! Верю, все исправятся, искупят свою вину… Действуй, комбат. — И Зубарев крепко пожал руку Твердохлебову, глядя ему в глаза.
Твердохлебов ехал в «газике», сидя рядом с водителем, сумрачными глазами смотрел в пространство.
— Чего такой мрачный, гражданин комбат? — весело спросил водитель, плечистый парень лет тридцати, Максим Дергачев.
— Как думаешь, Максим, — спросил Твердохлебов, — какой особист опаснее, злой или добрый?
— Думаю, добрый будет опаснее… — после паузы ответил Дергачев.
— Молодчик, Максим, в корень думаешь, — усмехнулся комбат. — Добрые — они пострашнее будут…
В расположение батальона Твердохлебов приехал уже вечером. Он выбрался из «газика», потопал, разминая затекшие ноги. И тут же к нему подошел Глымов:
— Ингуш пропал. Идрис Ахильгов.
— Как пропал?
— Не знаю как, только в расположении батальона его нету.
— Да куда он мог деться? Дезертировал, что ли? — уже раздраженно спросил Твердохлебов.
— Не думаю, — ответил Глымов. — Сдается мне, он опять за языком ушел… Обидел ты его. Вроде его язык самый плохой оказался, — Глымов усмехнулся. — Ингуши, чечены — народ обидчивый. Я на зоне видал некоторых — обид никому не прощали, в законе ты, не в законе — им все равно…
— Ведь погибнет, дурак! — зло перебил Твердохлебов. — Немцы сейчас своих пропавших ищут, переполох какой, а тут он приползет!
— То-то и оно… — вздохнул Глымов. — И не воротишь. Жалко парня…
Ахильгов шел тем же путем, каким они шли вчера. Нейтральную полосу промахнул в рост быстрым шагом, не обращая внимания на взлетавшие осветительные ракеты, перестукивания пулеметов то в одной, то в другой стороне. В перерывах между ракетами вспыхивали длинные белые лучи прожекторов и шарили по нейтральной, освещая каждый бугорок.