Штрафники берут Рейхстаг. В «логове зверя»
Шрифт:
– Баба? Какая еще баба?.. – вскричал Аникин.
– По всему – жинка этого… – пожав плечами, сказал Латаный. – Из хаты своей как выскочит. Тютину рожу всю расцарапала. Вы не серчайте на него, товарищ командир. Ему досталось. Когда в квартиру их затащили, гад этот изловчился… когда в прихожую его завели, на вешалке пистолет схватил и в рожу Тютину выстрелил. Тот еле голову успел в сторону подать, да только ухо ему опалило здорово. И еще не слышит на левую сторону, говорит, ничего… Скрутили сволоту эту.
Латаный вынул из кармана что-то черное, тускло отсвечивавшее металлическим блеском. На почернелой от грязи ладони Латаного увесисто расположился пистолет. По характерному силуэту с широкими, штрихованными «щеками» удобной рукояти и тонкой трубкой ствола Аникин сразу узнал систему трофея. Это был «вальтер», но только какой-то необычный. Ствол у него был коротенький, точно обрезанный [4] .
Аникин наклонился к немцу.
– Офицер? – отчетливо спросил он.
4
Walther P38 являлся самым массовым пистолетом вермахта. Его вариант P38k (kurz), с длиной ствола всего 68 мм, использовался в гестапо и СД.
Немец находился все в той же позе, облокотившись одной рукой о бетонный пол. Его голова понуро свешивалась на грудь, так что длинная челка почти закрывала кровоподтеки под глазами.
– О-фи-цер? – еще медленнее, негромко, но с нарастающей угрозой в голосе произнес Аникин.
Немец замотал головой.
– Ich bin… zivilen… – отрешенно проговорил он с трудом, еле-еле пошевелив разбитыми и опухшими губами с бурой коркой запекшейся на них крови.
Позади, совсем рядом, Андрей вдруг услышал женский крик. Он обернулся. Только теперь он обратил внимание на то, что одна из двух квартирных дверей, выходивших на площадку, открыта нараспашку. Крик доносился оттуда. На немца он подействовал, как удар током.
– Helga! Helga!.. – вдруг громко закричал он и попытался встать на ноги, но не сумел, повалившись навзничь.
– Это здесь его лежбище было? Тащите его сюда!.. – на ходу приказал Аникин, направляясь внутрь.
XXIV
Латаный нехотя повторил команду Тютину и второму бойцу, спускавшемуся по лестнице с чердака Бабаеву. Фарзи Бабаев, узбек по национальности – невысокий, но обладавший неимоверной силой и ловкостью, – словно кошка, спрыгнул со второй ступеньки железной лестницы и в одиночку, встряхнув пленного, поставил того на ноги.
Немец оказался высокого роста и крепкого телосложения. Фарзи, которого во взводе прозвали Ферзем, железной хваткой свел руки немца за спиной с такой силой, что того выгнуло в дугу.
– Давай топай… – показывая в широкой улыбке ослепительно белые зубы, с сильным акцентом произнес Бабаев, стволом своего карабина подталкивая того следом за Аникиным и одновременно подтягивая скрученные руки немца вверх, на манер дыбы.
– Тише ты, Ферзь… – осадил бойца Латаный. – Ты ему так руки с мясом вывернешь…
– А зачем ему руки? – так же добродушно посмеиваясь, отвечал Фарзи. – Тютина стрелять? Нехорошо Тютина стрелять… Я ему руки выдергивать… ноги выдергивать…
Проскочив прихожую, Аникин очутился в большой комнате, обставленной мебелью и книжными шкафами. Все три окна комнаты выходили на улицу. Оттуда вливался непрерывный поток звуков винтовочной, автоматной и пулеметной стрельбы.
То и дело раздавался оглушительный грохот орудийного выстрела, от которого дребезжали стекла в серванте с посудой, стоявшем в противоположном окнам углу комнаты. Это продолжала работать «полковушка» младшего лейтенанта Воронова.
Оконные проемы ощерились острыми осколками битого стекла, торчавшего из иссеченных пулями и осколками деревянных рам. Аникин вдоль шкафов пробрался к крайнему окну и, прячась за откосом, выглянул наружу. Отсюда открывался вид на весь длиннющий, изъязвленный осколками и пулями фасад дома-корабля и часть площади. Хорошо просматривался кусок здания железнодорожной станции и дальше канал. Значит, с крыши обзор был еще лучше. Скорее всего, северный берег канала и был объектом наблюдения фрица.
XXV
Из соседней комнаты раздался женский крик. Аникин и другие бойцы бросились туда. На широкой двуспальной кровати, занимавшей почти всю комнату, боролись двое. Солдат – спиной к дверному проему, в телогрейке, поперек которой болтается на ремне винтовка.
Под телогрейкой, покрытой пятнами грязи и копоти, – женщина. Вернее, видны только обнаженные женские ноги в чулках телесного цвета и черных туфлях на широком каблуке. Ноги неистово взбрыкивают, задирая платье и полы пальто все выше и выше, обнажая трусы белого цвета из ткани, отливающей блеском, и застежки, похожие на подтяжки, которыми чулки прикреплены к пояску, опоясывающему обнаженные полные белые бедра.
Этот нежно-белый блеск на миг ослепляет Аникина. Боец возится перед собой руками, оседлав женщину и взгромоздившись на чистое постельное белье грязными голенищами сапог. Аникин стремительно подходит к борющимся и, схватив сидящего сверху за телогрейку двумя руками в районе плеч, резко его отшвыривает. Он кубарем летит с кровати на пол. Винтовка за его спиной гремит по паркетному полу. В это время немец позади начинает неистово кричать: «Helga! Helga!» – и пытается вырваться, но Бабаев не ослабляет своей железной хватки, отчего кажется, будто немец бьется в конвульсиях.
– Ты чего, гад?! – замахиваясь кулаком, Аникин подскакивает к бойцу, которого только что скинул с кровати.
Когда взгляд его натыкается на круглое, совершенно растерянное и смущенное лицо Чаплыгина, кулак взводного невольно разжимается, и он опускает руку. Что-то вид его совсем не похож на вид насильника.
– Товарищ командир… товарищ командир… я ничего… – пятясь по полу, запинаясь, бормочет Чаплыгин. – Мне товарищ Латаный поручил… это… охранять… А она, стерва, как кинется на меня… когтями в лицо как вцепится. Я ей руки хотел… это… Сильная, стерва. Руки хотел связать… чтобы она не это…