Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»
Шрифт:
– Так-то оно так, – сказала хозяйка. – Да только лучше б ты все же по имени его называл.
– Да я его не только по имени, а и по имени-отечеству звать буду. Лишь бы он детей не забыл. – И, отложив ложку, сказал, глядя на Зинаиду: – Завтра малого оформлять пойдем. Я уже в сельсовете сдоговорился.
Зинаида тоже опустила ложку и сказала:
– Саша пишет, чтобы на него Алешу писали.
– На него? Так и пишет?
– Да. Я его в прошлом письме спросила, как быть. Он и написал, чтобы сына оформляли поскорее, не тянули.
– Так и написал?
– Да. Вот, возьми, почитай.
Петр Федорович вытащил из кармана очки, развернул письмо, пробежал первую строчку и тут же сложил письмо в треугольник и вернул дочери.
– На, тут все про тебя. Лучше сама зачитай то место, которое нашего дела касается.
Зинаида покраснела, оглянулась на мать. Та кивнула ей. И Зинаида начала зачитывать те места, где Саша писал о детях, о судьбе Алеши.
Дети слушали их разговор молча. Старшие все понимали. А младшие понимали, что говорят о них.
– Флягин-то, слыхал я, женился. – Петр Федорович снова взглянул на дочь. – Откуда-то из-под Смоленска невесту взял. Учительница. С образованием. Слава тебе, господи. Может, от этого ига освободимся.
Зинаида поперхнулась и выскочила из-за стола.
На следующий день Петр Федорович запряг Гнедого в легкую рессорную бричку, усадил в сено Улиту и Алешу. Справа села Зинаида. Слева он. Вожжи взяла Зинаида.
До Андреенок Гнедой их домчал быстро. В лесу дорога подсохла. Песком затянуло прошлогодние осенние колеи, прорезанные тракторами, дорога затвердела, и колеса с железными ободами летели по сырой ровной дороге, как автомобильные.
Председатель Андреенского сельсовета, хромой Ермиленок, доводившийся Петру Федоровичу дальней родней по материнской линии, уже ждал его на завалинке сельсоветской избы и с нетерпением расчесывал зудевшую грудь. Когда Зинаида остановила коня под черемухой и начала привязывать конец вожжей к столбу, Ермиленок, поскрипывая деревяшкой, проворно подбежал к бричке и спросил Петра Федоровича:
– Ну что, сват, привез?
– А как же. На вот. – И Петр Федорович достал из-под подстилки узелок.
Ермиленок схватил его и уковылял в сельсоветскую избу.
Зинаида с укоризной посмотрела ему вслед, потом перевела взгляд на отца. Тот ей сразу понимающе кивнул:
– Ничего, доча. Зато дело сделаем. Только бы не набрался, пока бумаги не выправил. Пойдем-ка. Пускай, правда что, сперва дело докончит.
Они вошли в небольшую комнатку о трех окнах. Посередине стоял стол, убранный красной материей. Скатерть эта, видать, служила здесь давно, со времен второго пришествия сюда советской власти после двух лет оккупации, когда в этих стенах попеременно размещался то штаб казачьей сотни, то гостиница для немцев. На выгоревшей белесой материи виднелись чернильные пятна и жирные круги, видать, от забытой хозяином закуски.
Вот и теперь, когда они переступили порог, хозяин кабинета сидел за своим рабочим столом. Перед ним были разложена снедь, привезенная прудковской родней, рядом с чернильницей возвышалась, как кремлевская башня, бутыль с самогоном.
– Вот спасибо, сват, – встретил их хозяин радостным возгласом, в котором была смесь благодарности и некоторой неловкости, очевидно, по поводу того, что дело еще не сделано, а он, по невоздержанности своей, уже, так сказать, приступил.
– Будем благодарны и тебе, Прокоп Ермилыч, – сдержанно отмолвил ему Петр Федорович.
Ермиленок отодвинул в сторону пустой граненый стакан, который, видимо, только что послужил ему верой и правдой, достал из стола картонную папку. Затем промокший от мастики мешочек с печатью размером с кисет. Распустил шнурок и достал ту самую печать, ради которой Петр Федорович вот уже месяц обхаживал дальнего родственника. Голос председателя сельсовета и движения его становились все увереннее. В них появилось то убогое величие, которое приобретают с годами местные начальники из вчерашних завхозов и армейских старшин. Например, захмелев и забывшись, Ермиленок вдруг обронил:
– Скажите, пожалуйста…
Услышав это, Петр Федорович с Зинаидой переглянулись.
– Ты, вот что, сват, – уставившись предсовета прямо в переносицу, сказал Петр Федорович и кивнул на детей. – Дело давай справляй. О деле не забывай.
– А, ну да, ну да, – тут же спохватился Ермиленок и обмакнул перо в белую с зеленой каймой фарфоровую чернильницу, какие Петр Федорович видел только в учительской да в кабинетах районного начальства.
Из серой картонной папки председатель сельсовета вынул два зеленых бланка свидетельства о рождении, отпечатанных на гербовой бумаге, с гербом РСФСР на обложке.
– Как писать, сват? – И дрожащая рука Ермиленка, совершив почти величественный жест, замерла над первым бланком. Перо с набухающей каплей чернил, которая, казалось, вот-вот упадет и испортит казенный бланк, усугубляло дрожание председателевой руки.
Петр Федорович, чувствуя, что тоже волнуется, аккуратно взял Ермиленка за руку и отвел ее от стола.
– Погоди, Прокоп Ермилыч, сперва давай обговорим. У тебя вон еще и рука дрожит.
– Ничего, сват. Рука сейчас успокоится. Писать начну, она придет в норму. Ты лучше скажи, кого писать первым.
– Первой пиши девочку. Она первой шла.
– Куда шла? Как шла?
– Как и куда ребята в первый раз выходят, ты, сват, должен знать и без меня. Они ж двойня. – И Петр Федорович внимательно, рассчитывая на понимание с полуслова, посмотрел на родню.
– Как двойня?! Мы, сват, на эту тему не договаривались. Ты об этом речи не вел.
– А теперь давай договариваться. Вот я тебе какую четверть привез. Смотри! Не пожалел.
– Да это да. Только… – Ермиленок взглянул на бутыль.