Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»
Шрифт:
Получилось так, что три десятка уцелевших штрафников четвертого взвода занимали участок, соединенный с основными позициями роты всего лишь узким перешейком. Позади подпирало болото, продвинуться вперед не смогли из-за голого участка, где невозможно было закрепиться. Саперы обещали в конце ночи завернуть сюда и поставить хотя бы полсотни мин. Пока же они занимались минированием основного участка обороны.
Постояли, послушали вместе. Гряда высот темнела на фоне западного края горизонта, нагромождения холмов, откуда изредка доносились негромкие голоса. Спокойно, без надрыва
– Дрова бензопилой пилят, – объяснил маленький лейтенант. – Там в балках лес, а мы ивняк ломаем да бурьян в печки пихаем.
– А что, угольных брикетов не осталось?
– Бережем на праздник. Послезавтра Октябрьская годовщина. Хорошо бы водкой запастись, хотя фрицы спокойно поспать не дадут.
– За Волгой все леса техникой и людьми забиты, – делился новостями Маневич. – Могут ударить по фрицам в канун праздника.
– Дороги непроезжие, – возразил Колчин. – А тебе чего в блиндаже не сидится? Там у вас бабенки появились, небось передрались из-за них.
– Тебя вот проверю, гляну, что и как, и назад двину. Веселиться.
Мало кто видел, чтобы Маневич веселился. Улыбался, и то редко, когда обсуждал что-то с дружком Ходыревым.
– Чего Борьку в компанию не взяли? – ревниво спросил Колчин. – По рангу к вашей компании не подходит?
– Пусть за постами следит. Сержантов ни черта не осталось.
– У меня всего один, Луговой Максим. Бери боже, что нам негоже. Ходит, усы топорщит, отвернешься, уже прикорнул.
– А ну, где он там?
Вдвоем сделали внушение Луговому. Видать по всему, он хорошо употребил водки, его тянуло на сон.
– Макся, иди умойся, – посоветовал Маневич.
– Воды нет.
– В луже башку сполосни. Заснешь, ей-богу, пристрелю.
– Брось, Серега. Что я, не понимаю? Ротой все же командовал. Мне штрафного сроку всего три дня осталось, и снова в свой батальон.
Выглядел бывший капитан воинственно. Короткий полушубок был перепоясан трофейной портупеей, на поясе висел «парабеллум», автомат торчал из-под мышки. Деревянные рукоятки гранат выглядывали из-за широких голенищ трофейных сапог.
– Сапоги теплые, меховые, – похвалился Луговой. – И гранаты удобно носить.
– Отобьешься, в случае чего. Боевого опыта в достатке имеешь.
– Да уж пороху понюхал, – не уловил подковырки Луговой.
Попрощались, в общем, тепло. Впереди праздник, большинство штрафников амнистируют. Заканчивается слякотная осень, ударит свежий морозец, а с ним перемены к лучшему.
Маневич обошел посты, немного поговорил с Ходыревым и вернулся в блиндаж. Костя кипятил чай и слушал, как Надым поет непонятную песню:
Я знаю тайну и без гаданья, Решетки толстые мне суждены. Опять по пятницам пойдут свиданья. И слезы горькие родной жены. Таганка, зачем сгубила ты меня, Таганка…
– Слышь, Афоня, хватит выть, – перебил старшину Елхов.
А Маша улыбалась Сергею Маневичу и не знала, чтобы такое сказать теплое и ласковое. Вместо этого она предложила:
– Давайте, Сережа, я вам чаю горячего
– С удовольствием, – ответил воспитанный Маневич.
Санитарка Тоня сходила узнать, имеются ли раненые, и, вернувшись, нырнула под бок Елхову. Капитан слегка пошевелил ее кудри и, делано зевнув, объявил:
– Ну, мы в другой половине устроимся. Устал я что-то. А вы тут сами разбирайтесь.
Надым тоже ушел. Костя Гордеев без нужды копошился возле печки и ревниво следил за Маневичем и Машей. Он не хотел оставлять их вдвоем. Чтобы не заснуть, Костя в очередной раз вышел на улицу, зевнул и долго смотрел на яркие ноябрьские звезды. Ночь была тихой, если не считать стрельбы на окраине города и редких осветительных ракет.
Когда он вернулся, Сергей Маневич и Маша целовались. Мгновенно отпрянули друг от друга и сделали вид, что скучают. «Ну-ну, – злорадно размышлял Костя. – Развели любовь, а кругом война. Невтерпеж им…»
Тихо и безмятежно мерцали звезды. Одна из многих ночей войны. Уже дважды сменились посты, слегка вздремнул и снова проснулся Борис Ходырев. Зябли ноги, и он решил пройтись. В прифронтовой зоне не кричат петухи. Их, в основном, съели, а кто поумнее, спрятались. Темнота осталась такой же вязкой, но звезды на восточной части неба вроде бы потускнели. Борис поглядел на часы, светящиеся стрелки замерли где-то возле шести. Скоро и правда рассвет. Его внимание привлек негромкий шорох, там, где особняком располагался взвод Федора Колчина.
Пойти глянуть? Пожалуй… Он толкнул Сечку, умудрившегося задремать стоя у пулемета, и зашагал вдоль траншеи. Воронкова, спавшего в блиндаже, он трогать не стал. Причин для беспокойства пока не было.
Глава 8
Гибель четвертого взвода
Максим Луговой тоже услышал непонятный звук, привстал и вгляделся в темноту. Очередная ракета взвилась в ста метрах справа, описала положенный путь и погасла у земли. В такие секунды темнота сгущается сильнее всего, сетчатка глаза плохо улавливает движение или отражение света. Но бывший капитан разглядел две тени в десяти шагах от себя. Они застыли, их можно было принять за что угодно: обрубок небольшого тополя, сбитого вчера снарядом, причудливую вязь слабого лунного света, пучок камыша. Даже выброшенный светлый песок из воронки мог нарисоваться в виде человеческого силуэта.
Лугового пробила дрожь, он замер, а один из силуэтов качнулся. Завтра наступит конец бесконечно долгого месячного срока пребывания в штрафной роте, а может, его освободят и сегодня. Он честно сходил в атаку, побывал под пулями, заработал сержантское звание и полностью искупил вину за нелепую пропажу двадцати танков.
За месяцы войны лейтенант, а затем капитан Луговой выработал в себе привычку сразу уходить прочь от чего-либо подозрительного, которое может грозить именно его жизни. Весной, на Северском Донце, он вот так же услышал слабый плеск в тумане и вовремя отошел от берега, не поднимая шума. Это оказался крупный лодочный десант, и те, кто попытался ему помешать, так и остались лежать в песчаной земле далекой южной речки.