«Штурмфогель» без свастики
Шрифт:
– Ну что ж, — помедлив, хмуро сказал Пихт, — сегодня ты откровенен, как никогда. И ты думаешь, я не знаю почему? Потому что и ты и Коссовски подозреваете меня в измене рейху. Так?
Зейц зло посмотрел Пихту в глаза:
– Я бы давно арестовал тебя…
– Тогда в первую очередь ты поставил бы под удар себя.
– Ты снова намекаешь на Испанию?
– Нет, на те двести пятьдесят тысяч марок, которые лежат в швейцарском банке.
Зейц дернулся всем телом, словно его ударили плетью.
– Ты не можешь знать этого! —
– У меня есть весьма надежные доказательства, Вальтер. Не вся же испанская валюта ушла в казну рейха, кое-что прилипло и к твоим рукам. Но, повторяю, мне от тебя ничего не нужно, и я не сделаю тебе ничего плохого, пока ты не встанешь на моем пути.
Зейц сделал движение к одежде, где лежал пистолет.
– Спокойно, Вальтер. — Пихт положил свою руку на его руку. — Ты меня знаешь давно, я умею шутить, но когда говорю серьезно, то это серьезно.
– Т-ты… Март! — прошептал в ужасе Зейц.
– Думаю, мы сработаемся с тобой, Вальтер, — не обращая внимания на слова Зейца, продолжал Пихт, — и если тебе дорога жизнь, постарайся уехать в ближайшие дни… в целях своей же безопасности.
Зейц уткнулся в песок, его руки дрожали.
«Пожалуй, я погорячился, — подумал Пихт, — ну, да все равно. По крайней мере, теперь я твердо уверен, что Хопфицу надо скрываться немедленно».
– Я хочу выпить, — пробормотал Зейц, поднимаясь.
– Давай лучше пойдем в воду. Говорят, плохая примета — раздеться и не искупаться.
Вода была по-весеннему холодной, даже захватывало дыхание. Зейц поплыл на середину озера. Пихт догнал его и как ни в чем не бывало воскликнул весело:
– Ах, как хорошо, Вальтер!
Зейц ушел в глубину и вынырнул у берега.
«Все же надо быть настороже, — подумал Пихт. — Мало ли что взбредет в голову этому болвану».
…Зейц пил много и не пьянел. Он опрокидывал рюмку за рюмкой и мрачно смотрел на графин. Лишь к вечеру его стало заносить. Водка сначала согрела душу, сделалось легче. Что-то он забормотал о старой дружбе, вспоминал дни молодости в Швеции. Потом плакал, потом стал кричать.
«Эх, какое еще будет похмелье…» — подумал Пихт, с трудом втащил Зейца в «мерседес» и отвез домой.
В этот же вечер он зашел к Хопфицу и рассказал обо всем, что произошло в купальне.
– Я искал тебя сегодня, — сказал Хопфиц. — Приехал Коссовски и о чем-то долго говорил с Вайдеманом. Пихт сжал кулаки:
– Вот кого, Сеня, надо бояться больше всего… Сегодня же ты должен обязательно исчезнуть. Ты свое дело закончил.
– Даже составил кое-какие наброски.
– Письмо я передам тебе поздней. Сейчас немедленно иди к дубу у кафе «Добрый уют». Ты ведь там спрятал вещи?
Расставшись с Хопфицем, Пихт заехал за Эрикой.
Он направил машину в сторону Аугсбурга.
– У меня такое ощущение, будто скоро что-то произойдет, — сказала девушка, положив голову на плечо Пихту.
– Почему?
– Я сужу по отцу. Он совсем изнервничался. Кажется, он тайно переводит деньги в швейцарский банк.
– Ого, я был гораздо худшего мнения о твоем отце.
– Ты редко бываешь со мной!
– Сейчас много хлопот.
– Пауль, — Эрика заглянула ему в лицо, — скажи мне правду: мы победим?
– Смотря кто «мы»…
– В объединении немецких женщин все готовятся вступать в нацистскую партию. Сейчас ведь Германия переживает трудные времена?
– Нынешняя Германия — да.
– Мне кажется, женщины должны встать вместе с мужчинами на защиту родины.
– Нет, ты не связывайся с ними.
– Скажи, Пауль, ведь когда-нибудь кончится война?
– Должна.
– Тогда я тебя больше никуда не отпущу!
Пихт грустно улыбнулся. Острая жалость к девушке заставила Пихта притормозить и свободной рукой крепко обнять ее.
– Эрика, если когда-нибудь не будет меня, ты постарайся жить по-другому — лучше, честней, что ли…
– Я и стараюсь…
– Наверное, ты переживешь это чертовски проклятое время, но всегда помни: другие люди так же страдают, любят, мечтают, радуются и так же сильно хотят покоя, как ты и я.
Пихт говорил и говорил Эрике о какой-то новой жизни, которую надо построить, и главное, суметь дожить до нее. Эта жизнь представлялась смутно, без реальностей. Он не знал еще, какая она будет, но Эрика понимала, что Пауль, как никогда, открывал перед ней душу, и слезы любви и благодарности текли по ее лицу.
Коссовски хорошо изучил Вайдемана. Дружеский тон он отбросил сразу же, как только вошел в общежитие. Вайдеман мог выворачиваться, увиливать от прямых ответов, если бы Коссовски снова начал разговор с давних симпатий.
– Я к вам по важному делу, майор, — сказал он, козырнув.
Вайдеман удивленно вскинул мохнатые брови и насупился.
— Если уж на «вы», то слушаю вас, господин Коссовски.
Коссовски сел напротив, так, чтобы свет от окна падал на Вайдемана.
– Вы отлично представляете себе, что в наше суровое время, когда Германия, напрягая все силы, воюет на нескольких фронтах, особенно крепок должен быть тыл, — начал он.
– Вы читаете мне азбуку, как сопляку из гитлерюгенда.
– И вы знаете, что «Форшунгсамт», так же как и гестапо, давно ищет русского агента, — не обращая внимания на реплику Вайдемана, продолжал Коссовски.
– Я его не видел и ничем не могу помочь.
– Вайдеман, мы с вами не маленькие! Я много думал, соединял вместе, казалось бы, несопоставимые события… Я привел в систему вашу деятельность в Швеции, Голландии, Франции… да, во Франции, в том шикарном кабаке «Карусель», когда от странного и рассеянного гарсона услышал слово «март». Помните, гарсон сказал: «Мы получили вино в марте, а вы пришли в мае…»?