Штык и вера
Шрифт:
Шофер, мужчина средних лет на редкость звероватого вида, вел мотор осторожно, поминутно оглядываясь на своих пассажиров.
Совсем рядом просвистел осколок, а затем взрывы внезапно прекратились, и на улице стало поразительно тихо.
Нет, продолжало гудеть пламя, отовсюду доносились людские крики, просто после царившего несколько секунд назад грохота эти звуки уже не производили впечатления и действительно казались практически полной тишиной.
Водитель невольно остановил машину, да так и остался сидеть, уставясь куда-то вперед.
– Вроде все?
– Подождем, – пожал плечами Орловский и потянулся за папиросой.
Справа
– Я бы срочно прислал сюда солдат. Надо быстрее погасить пожары и вообще помочь, – вымолвил Георгий, борясь с желанием броситься на помощь погорельцам.
– Выведешь их! Промитингуют до завтрашнего вечера, пока весь город не сгорит, – равнодушно махнул рукой Шнайдер. – Даже если наши баюны туда двинут, столько времени пройдет…
Как бы подтверждая его слова, еще раз полыхнуло, и до машины донесся грохот запоздалого взрыва.
– А юнкера?
– Ты что?! – Яков едва не поперхнулся от возмущения. – Хочешь, чтобы на них потом смотрели как на героев?
– Да какая разница! – в свою очередь возмутился Орловский. – Главное, чтобы дело сделали!
Он посмотрел на приятеля и замолчал. Было видно, что Шнайдер лучше спалит весь город со всеми обитателями, чем допустит, чтобы помощь пришла не из тех рук.
– Я смотрю, ты вообще отошел от жизни, – после некоторой паузы произнес Шнайдер. – Тут вообще самое лучшее – свалить все на происки реакционеров. Мол, раз им не удается вернуть старое, так они решили уничтожить город к чертовой матери. А под этим соусом разогнать юнкеров, да и поголовье офицеров сократить бы не мешало. Они же все спят и видят, как бы тиранию восстановить, а нас на столбах развешать. Одно слово – золотопогонники. А тут кое-кто из наших граждан еще возится с ними, говорят, что свобода для всех. А того не понимают, что многие люди не достойны свободы и уже потому должны быть уничтожены чем скорее, тем лучше. Ты, вон, тоже хорош. Порою говоришь, как заправский контрреволюционер, даже не задумываясь, что в данный момент хорошо, а что плохо. В твои годы пора уже соображать. Вместе же начинали.
И, уже не сдерживая раздражения, прикрикнул на водителя:
– Чего стал?! Поехали назад! Без того вся ночь насмарку!
Последнего восклицания Орловский не понял, а уточнять не стал.
Короткая майская ночь в самом деле стремительно шла на убыль. Небо потихоньку светлело, пожары же освещали улицы получше любых фонарей.
Да и народу кругом было едва ли не больше, чем днем. Подавляющее большинство людей, явно не попавших в число пострадавших, просто ходили с места на место, с интересом разглядывая последствия взрывов. Лишь какая-то часть бестолково суетилась, что-то пыталась сделать, однако, не поддержанная никем, была обречена на явное поражение в схватке с огнем.
Сознание собственного бессилия породило в Орловском тупую усталость. Поманившая было надежда обрести обетованный уголок оказалась лживой, как и все надежды в последнее время. Жизнь вновь казалась лишенной малейшего смысла, и лишь слабое воспоминание о семье, до которой надо обязательно добраться, удерживало от последнего рокового шага.
Удерживать-то удерживало, однако к немедленным действиям не призывало. Дорога являлась продолжением непрекращающегося кошмара, и двигаться или на какое-то время оставаться на месте, было одинаково безразлично.
А вот усталость проявляла себя властно. Повинуясь ей, Орловский вяло выслушал слова Якова о свободных комнатах в правительственном (бывшем губернаторском) дворце, так же вяло проследовал за своим приятелем по коридорам и равнодушно посмотрел на предоставленные ему на этот день апартаменты.
Они состояли из одной комнаты, служившей одновременно и кабинетом, и спальней. Кровать была уже расстелена, и Георгий, едва дождавшись ухода Шнайдера, по приобретенной недавно привычке тщательно закрыл дверь, даже подпер ее стулом, выкурил последнюю на эту ночь папиросу и через некоторое время провалился в сон.
Последнее, что не то показалось, не то приснилось, было осторожное подергивание дверной ручки, словно кто-то неведомый хотел встретить с ним утро.
Да только кому и зачем это надо?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Понимание случившегося пришло не сразу.
Что бы ни говорили литераторы о хладнокровии в бою, но во время всеобщих рукопашных схваток сознание практически отключается и на первый план выходят отработанные навыки.
Стогов воевал второй год. Воевал неплохо, чему были свидетельством три ордена и чин, но на этот раз он не принадлежал себе, и было заранее обговорено, что в случае крайней опасности он должен спастись во что бы то ни стало.
Не в силу его исключительной ценности. Жизнь офицера принадлежит Родине и государю. Но в данный момент молодой поручик спасал не жизнь, а нечто гораздо более ценное. И это ценное всецело распоряжалось его поступками и даже повелело забыть на время древнюю русскую заповедь: «Сам погибай, а товарища выручай».
Вот только как выручать, если под гимнастеркой лежит аккуратно свернутый штандарт, давным-давно врученный полку одним из императоров?
И пусть рухнула Империя, не стало армии, однако остался Долг, и его требовалось выполнить во что бы то ни стало. Если ты, конечно, хочешь называться мужчиной и без стыда смотреть в глаза потомкам, а на том свете на равных встретиться с длинной чередой предков, ни разу не допустивших врага до полковой святыни.
Стогов действовал так, как ему было приказано, не задумываясь, едва только понял, что на этот раз не отбиться.
И вот сейчас появилось время задуматься, решить, как действовать дальше.
Поручик стоял посреди леса. Ни коня, ни винтовки, лишь сабля и наган, который он так и не успел выхватить во всеобщей суматохе. Да еще драгоценный сверток, отделивший его судьбу от судьбы остальных.
Если бы не этот сверток, Стогов обязательно попытался бы вернуться к овину. Пусть шанс спасти друзей один на миллион, а наган не оружие против двух десятков винтовок, однако вдруг да повезет.
Нельзя.
Своей жизнью человек распоряжается сам, но тут речь шла не о человеческой жизни…
Хуже всего было то, что поручик абсолютно не знал, куда ему теперь идти. Цель отряда была неопределенной. Шли в поисках уцелевших островков порядка, верили, что такие должны где-то сохраниться, на самый крайний случай собирались пробираться на Дон. Все-таки казачество всегда было опорой трона, и оставалась надежда, что хоть им удалось устоять среди всеобщего безумия.
И Стогов пошел. Без всякой надежды, просто чтобы не стоять на одном месте и не сходить с ума от мысли об оставшихся.