Шум бури
Шрифт:
Вырвавшись, он ушёл к другой группе новобранцев, и стал слушать их разговоры, но уже помалкивал.
Из молодёжи кто-то крикнул ему вслед:
– Закинуть тебя в печь, тебе бы ничего не было. Только лишь сгорел бы дотла и больше ничего.
Пока вели разговоры, тем временем новобранцы все вышли из бани и каждый искал своего товарища. Из-за того, что все были одеты в новую солдатскую форму, которая была одинаковой у всех, то приходилось громко звать друг друга, и затем выходцы из одних сёл собирались в группы во всех углах двора.
Начальники
– Становись!
Каждый быстро побежал занимать своё место и вскоре все оказались в рядах.
– Те, кто выше ростом, встаньте правее!
– послышался властный голос командира.
Новобранцы засуетились и, кто был выше ростом, шли направо, но когда сталкивались двое одинакового роста, то начинались раздоры:
– Я выше тебя.
– Ну уж нет, сам иди вниз.
– Я не пойду, иди сам - ты ниже меня.
Ссоры не прекращались, пока младшие командиры не ставили их по местам. Но тот, кого ставили внизу, недовольно пялился на другого. А этот другой задирал голову повыше, как будто отличился в большом деле.
Тотчас же вспыхивала новая перебранка:
– В сторону, мишень! Встань выше, а не то врежу тебе.
– Ты кого назвал мишенью?
– Встань ниже, гнилой пень!
С такими пререканиями и толкотнёй ряды понемногу стали выравниваться. Наконец, все нашли свои места, ссоры прекратились, но тех, кто сверлил глазами других, было предостаточно.
– Что, ещё не построились, ещё не закончили?
– спросил их начальник.
Некоторые хотели пожаловаться ему из-за своих мест, но тот не стал выслушивать их жалобы, и они замолчали. Все стояли на своих местах, и ряды колыхались, как в летний день пшеничная нива. Наконец, когда споры утихли, и каждый основательно закрепился на своём месте, тогда начальник оглядел ряды. Кого надо, тех подравнял, затем громко скомандовал:
– Смирно! Равнение направо!
Новобранцы подняли высоко грудь, и устремили глаз направо.
Снова раздалась команда:
– По четыре становись!
Молодёжь не знала, как правильно встать по четыре, но тут же в дело вмешались младшие командиры и уладили ситуацию. Стали ждать дальнейших приказаний. Командир привычно растворил рот:
– Вперёд шагом марш!
Учёба в этой специальной ходьбе возлагалась на него. Ему от их шага стало весело на сердце, и он спросил:
– По-русски петь умеете?
Несколько парней выкрикнули: - Жнаем!
Все остальные промолчали. Когда командир услышал "жнаем", то приказал шедшим в середине четверым младшим командирам:
– Запевай!
Те в один голос тут же затянули песню:
"Соловей, соловай пташечка,
Конарейка жалоппо пойот..."
Когда эти пели русскую песню, тогда новобранцы стали пробовать им подпевать, но песню они не знали, поэтому подпевали так, как подпевают песне о Хазби. Кто какую песню знал, ту и вторил разными голосами. Временами громче слышалось подтягивание из песни о Тотразе:
"Эй, лалай, ребята..."
Иногда на первое место выходило подпевание из песни о Хазби:
"Гъе-гъе-гъе.
Гъе-гъе-е, гъе-гъей-й..."
Кто какую песню знал, той и подпевал, но все кричали так громко, что от русской песни слышалось только:
".................Соловей пташечка...
.......................................................
......................................пойот......"
Но даже то малое, что слышалось от русской песни, сразу подминала под себя осетинская "уарайда". Шум был слышен так далеко, что улицы заполнились людьми. Они с удивлением слушали это пение и от души хохотали. Дети издевательски подражали поющим, и то блеяли, то мычали в сторону шагающих солдат.
Командиру, шедшему впереди, показалась дивной смешанная песня. Он забыл посмотреть как шагают солдаты, только шёл и слушал песню и больше ничего.
Новобранцы, слушая каждую песню и всякие голоса, сбились с шага, и уже никто не знал куда ставить ногу. Наступали друг другу на пятки, и слышалась осетинская речь:
– Эй, вол, куда рвёшься, почему не смотришь перед собой?
Топот ног и песня смешались, и как кому идти уже не знал никто.
От этого шума собаки взбесились так, что, громко лая, хотели разорвать свои цепи, куры с кудахтаньем бежали во дворы. На перекрёстке городовые возбуждённо засвистели, но когда увидели идущих солдат, то остались стоять на месте, подобно столбам... Дети не переставали издеваться над их пением и, шагая вслед за ними, кто свистел, кто звенел колокольчиком, кто, не жалея сил, бил палкой кусок доски.
Когда командир пришёл в себя от слушания песни, то резко повернулся назад и приказал:
– Отставить пение.
Большинство перестало петь, но всё равно некоторые, крича "уарайда-уарайда", ставили ноги как попало. Вскоре все прекратили петь, и командир стал командовать сердитым голосом:
– Раз... два, раз... два!
Он бросил взгляд на ряды и направился к кому-то:
– Как ты поднимаешь ногу? Не слышишь? Раз, два, левой, левой!
Когда все начали шагать в ногу, то люди перестали уже с прежним любопытством смотреть на них, да и дети сзади стали петь.
Свернув на противоположную улицу, новобранцы увидели казарму и принялись резвей поднимать ноги. Они быстро вошли во двор казармы, и старший стал командовать:
– Раз... два, раз... два!
Затем приказал:
– Стой!
Новобранцы, как вкопанные, застыли на своих местах. Командир встал напротив рядов и с раздражением спросил:
– Вы где выросли?
Он ещё не закончил, как кто-то ему ответил:
– Кто где, кто где. Я сам из нижнего Барзджина.
– Молчать! Будешь стоять под винтовкой четыре часа, - он умолк на какое-то время, пока не утихла злость, затем продолжил: