Шум бури

Коста Фарнион

– Куда ты их дел?

– Спрятал в надёжном месте, где и найти невозможно; я их выбросил в туалет.

– Разве там найти невозможно? Завтра их увидят.

– Нет, никто не увидит, я их бросил в сторону.

После этих слов Царай тоже наполнил карман кусками хлеба и вышел во двор...

Воздух внезапно рассекли звуки свирели... Тут же раздался голос:

– Наружу, все наружу!

Новобранцы высыпали во двор. Их поставили по десять человек и каждой десятке дали одного старшего. После этого всех повели в поле разучивать песни.

Добравшись

до места, десятки разошлись по сторонам и занялись разучиванием песен. Ефрейтор начинал петь, и его пение напоминало собачий вой. Затем за ним начинали выть солдаты. Хотя они очень старались, но не могли справиться с песней, и старший стал злиться. Десятки находились далеко друг от друга и слышали только вой ефрейтора. Когда он злился, то начинал ругаться по-русски, а новобранцы тихо и спокойно взирали на него, как взирали бы на волка, который ясным днём шёл бы посреди села. Всё ж, если бы волк проходил мимо них, они бы зашевелились, а на ефрейтора не обращали внимания потому, что ничего не понимали в его песнях.

Царай, Будзи и Касбол втроём попали в одну десятку. Их десятка пробовала петь, однако, из этого ничего не получалось. Когда после долгих стараний разучить песню не удалось, тогда Касбол на ломаном русском языке, жестикулируя руками, попытался объяснить свою мысль:

– Мне ист жнай, адна песна.

Ему было стыдно, что из их пения ничего не выходило.

– Што ета за песнйа?

– Ета када будет немного иврайт вас незайт.

– Давай, давай пасмотрим, что за песня.

Касбол, довольный собой, приложил руку ко лбу и стал припоминать слова песни. Эту песню часто пели в Сибири, и он старался воскресить её в своей памяти. Все, окружив его, ждали, но он стоял в раздумье, и тогда ефрейтор Кулаков спросил его:

– Забыл, что ли?

– Будит, будит, благород!
– ответил Касбол и тут же его лицо озарило солнце радости. Он поднял руку и этим дал понять всем, кто находился рядом, что уже готов петь. Его рот потихоньку растворился и оттуда вылетело:

– Сме-е-ел...

Он поперхнулся и замолчал. Но Кулаков снова буркнул ему:

– Что за чорт, если поёшь, то пой!

– Ест у, ест у, благород!
– вскрикнул Касбол и принялся петь:

Смел товаричного-а-а

Духом карпет барба

Царста дагоу слабода

Грудум положем себе...

Произнеся последние слова, он тяжело вздохнул и вопросительным взглядом посмотрел на ефрейтора, а глаза его ясно говорили: "Ну как?"

Кулаков спросил солдат, какая из песен им кажется легче для разучивания, и все в один голос ответили:

– Касбола. Касбола песня!

– Ну, тогда будем учить её, только хорошо слушайте.

Ефрейтор посмотрел на Касбола, давая ему понять, чтобы он опять спел свою песню. Касбол важно задрал голову и спросил прямо ефрейтора:

– Как наш песна?

– Ничего, давай петь!

Касбол, растянув свои челюсти в разные стороны, запел изо всех сил. Из-за того, что его песню взяли, он так радовался, что не жалел горла. Его пение доносилось к соседним десяткам, и их ефрейторы завидовали Кулакову, у которого была такая песня. Слышалось далеко:

Смел товарчнога-а

..........репнет барба

..............слобода

.............сабе.........

Чем больше Касбол пел, тем труднее ему было произносить полностью слова, и он выговаривал только окончания слов, но поднимал их высоко, чтобы его голос был слышен другим десяткам.

Кулаков построил свою десятку в два ряда и заставил ходить туда-сюда, исполняя песню. Ребята старались, но долгое время ничего не выходило из их усердия. Только в конце начали осваивать песню, однако слова им не давались. Не удавалось их запоминать при всём старании, да и не могли произносить эти слова, как Касбол, потому, что никто из них не жил среди русских, и никто не был сослан в Сибирь. Кулаков топал ногами, но из его желания ничего не выходило - песня хорошо не шла. Старались до самого вечера и кое-как с большим трудом освоили песню Касбола. Те десятки, что были вокруг, видимо, тоже разучили по одной песне, и стал доноситься их крик. Пели во время движения, шагая в ногу.

Когда солдаты не справлялись с песней как надо, тогда ефрейтор давал время на отдых, чтобы каждый пел, что хотел. Многие желали затянуть песню о Хазби, но сдерживались, опасаясь наказания. Вспоминались Таймураз, Тотраз, Кудайнат или песня старика, но губы были плотно сжаты, нельзя было петь эти песни.

Царай, хотя по-русски говорил плохо, всё-таки старался выучить песню Касбола. Усердствовал потому, что боялся, как бы между ним и начальником не произошёл какой-нибудь разговор. Он сидел отдельно ото всех и про себя учил песню Касбола. Если что-то забывал, тогда спрашивал его самого...

Встали и начали снова петь и стало получаться лучше: ефрейтор был рад:

– Маладцы, маладцы!

Новобранцы и сами не скрывали радости, что у них дело ладилось и занимались ещё усерднее. Чем дальше, тем увереннее звучала песня, хотя солдаты слов её хорошо не знали. Ефрейтор от радости, наверно, немного вырос, хотя время расти у него уже прошло. На сердце Кулакова было весело, и он сказал:

– Вы ещё раз сделайте перерыв, а я схожу к нашим соседям.

Глава четвёртая

Ефрейтор направился к соседней десятке солдат. Он был счастлив и говорил сам себе:

– Какой я молодец!

Кулаков шёл быстро. Ему хотелось поскорее похвалиться перед товарищами. Тотчас же добравшись к соседней десятке, он спросил ефрейтора:

– Как дела? Не выучили ещё песню?

– Чтоб покойник выполз из их дома. "Соловей, соловей" горланят, а больше ничего в песне не понимают, но всё равно ничего, пойдёт, - ему тоже хотелось похвастать, и он к своим словам добавил в конце:

– Маршируют они очень искусно; смотри, сейчас я их заставлю идти.

– Хорошо, я буду смотреть, а ты их веди шагать.