Шум бури
Шрифт:
Мишура больше не легла спать. Одевшись, она села на низенький стул возле Куцыка.
Встав со стула, Мишура огляделась вокруг себя, затем наклонилась над Куцыком и обняла его. Мальчик проснулся и, часто моргая глазами, испуганно взглянул на мать. Лицо матери не было похожим на себя, оно как-то побледнело, и к тому же дрожали её ресницы. Глаза высохли и сверкали какими-то блестящими красками. Мать прижимала к груди ребёнка, но она его даже не видела, не видела его лица, хотя глядела на него. В груди у неё горело сердце матери, материнская любовь к своему
Куцык, не привыкший к таким нежностям, не знал, что делать. Долгое время он оставался безмолвным и неподвижным, затем, раскинув руки, обнял голову матери. Куцык засмеялся - ему были приятны материнские ласки, но Мишура не смеялась, и мальчик снова погрустнел. У него отвисла нижняя губа. Он смотрел в глаза матери, потом заплакал крупными слезами. Обессиленная Мишура стояла молча и прижимала к бледной груди Куцыка.
Она внезапно встала с места и начала бросать в середину комнаты свои вещи со всех углов. Мишура что-то задумала, и это было видно по её движениям. Когда она собрала вещи в одно место, то стала их складывать в сундучки.
Куцык, завернувшись в одеяло, поднялся с постели. Он держал руку на ране головы и боязливым взглядом смотрел на мать.
Кто-то постучал в дверь. Мишура открыла дверь. В комнату вошла мать Мишуры. Она, окинув взглядом вещи, села на стул и внимательно взглянула в лицо дочери. Та была бледна. Куцык опять зарылся в постель. Наконец, мать спросила:
– Это что такое?
Мишура, упав на колени перед матерью, положила голову в её объятья. Она горько расплакалась, слова застряли в горле. Крупные слёзы падали на платье матери. Мать как-то невольно, сама не понимая зачем, стала гладить рукой волосы дочери:
– Не плачь, моё солнце. Несчастья случаются со многими, ты не исключение. Чем плакать, лучше найти какое-то средство. Ты ещё не такая старая. Твоё счастье в твоих руках, не плачь, дитя моё.
Ласка матери дошла до Мишуры, и печаль её смягчилась. Дышать стало полегче, и она сказала плачущим голосом:
– Ухожу я, мама, ухожу. Я уже не могу. Тоска терзает мне грудь. Для вас всех я обуза. Уже несколько лет вы причитаете, причитаете без покойника. О мать, знаю, что вам всем трудно, но у меня нет возможности шевельнуться, что мне делать?
– Куда ты идёшь, опора моего сердца?
– В город к нашим фамильным родственникам. Может там мне будет легче.
– Иди, иди, моё солнце, я ничего не скажу против, но волчонка не привози назад в наш дом. Подумай о своём счастье. Твоё счастье в твоих руках и не упусти его. Мы с отцом уже состарились, а когда-то носили тебя на руках. Не оскверняй нам наши старческие дни. Избавь нас от колючки в глазу всей фамилии.
Мишура молчала некоторое время. Ехать в город ей захотелось не от хорошей жизни, а от жалости к Куцыку, но то, что сказала мать, это было убийственной новостью. Родная мать её отправляла на похороны Куцыка, живого Куцыка. Мишура вспомнила, как у суки лишнего щенка выбрасывали за селом в бурьян, и у неё опять обильно потекли слёзы.
– Больше не вернётся Куцык в этот дом...
– Да, да, моё солнце, фамилия от нас тоже этого требует. Если тебе самой это сделать тяжело, то мы наймём кого-нибудь. Убрать его не так трудно. Трудно будет устранить серого волка, но им уже занялись...
Мишура кинулась к Куцыку и, обняв его, запричитала:
– О мой единственный, о мой луч солнца, что же тебе желают, что. Среди нашей огромной фамилии настал твой последний день.
Старуха осмелела и стала говорить более прямо:
– Ты думаешь паршивый волк в лучшем положении?
– А с ним что, где он?
– спросила Мишура.
– Где он, этого ни я, ни ты не знаем, моё солнце, но знает молодёжь нашей фамилии. Где будет, это для тебя не секрет. Когда он тебя украл, то в ту ночь наша молодёжь здесь во дворе поклялась рассчитаться с ним.
Мишура слишком поспешно задала свой вопрос и, подумав об этом, устыдилась, став слушать мать внимательно. Та продолжала:
– Недавно от него пришло письмо на твоё имя, но наши мужчины сочли недостойным вручить тебе это мерзкое послание. Они сами прочитали его. Узнали где он находится и сообщили кому надо. Наверное, его уже нет в живых.
– Нет...
– только смогла вымолвить Мишура и выскочила из комнаты.
Старуха враждебно взглянула на Куцыка, затем неторопливо поднялась и вышла вслед за дочерью.
Мишура стояла на крыльце, облокотившись на перило, и смотрела куда-то вдаль. Её сердце блуждало вслед за Цараем. Видимо, он никогда не был к ней так близок, как в этот час. Мишура бы не поверила, если бы ей кто-нибудь когда-нибудь бы сказал, что она так сильно любит Царая. Тяжело было услышать такую весть о нём, но она твёрдо стояла на ногах, держась за перило.
– Если ты, моё солнце, решила убрать этого волчонка, тогда езжай в город. Может быть тебе там будет немного легче. Я скажу твоему отцу, и он приготовит для тебя телегу, - сказала мать и прошмыгнула мимо Мишуры в другую комнату.
Мишура вернулась к себе. Куцык одевался. Его лицо в отличие от других дней, сегодня было похоже на лицо старика, к тому же его движения, его прикосновения были не прерывистыми, а тяжёлыми и умелыми. Одевшись, мальчик спокойно сел на табурет и уставился двумя глазами на мать. На Мишуру его глазами глядел Царай, и она тоже уставилась на него.
– Иди ко мне, мой милый, - сказала Мишура Куцыку, и бедный мальчик бросился к матери. Мишура заключила сына в свои тёплые объятия и стала качать его на своих коленях. Куцык впервые находился в таком тёплом раю, и от такого внимания даже закрыл глаза. Когда его сердечко успокоилось, то он не удержался и спросил мать:
– Что это?
Он рукой показал на вещи.
– Мы уходим, мой милый, уходим, - она прижала его голову к своей груди.
– Твой отец покинул нас, и здесь нам нет места.