Шумеры
Шрифт:
Он поморщился, как от удара.
— Заяц, что ты несёшь…
— Ты… вы ни в чём не виноваты. Я никому ничего не скажу, — торопливо повторила она, еще и ещё раз, пытаясь подняться.
Он, перекрыл ей дорогу, а придержав её в кресле, присел рядом на корточки, и, смотря ей в глаза, тихо сказал:
— Люд, но не лезь на рога, я сам хотел тебе всё рассказать, просто мне, как плохому студенту, одного дня не хватило. Если б тебя нечистый дух не вынес на дорогу, я б точно, в воскресенье утром, тебе сделал предложение, оставшись у тебя до утра. Проснулась и всё поняла бы сама. Какой леший тебя на ту дорогу вынес, не понимаю… Смотри, вот кольцо. Дай пальчик.
Люда, торопясь отдёрнуть словно от огня, спрятала руку за спину. Она не верила ни единому его слову. В голове сидело занозой: «Боится, что растрезвоню про увечье. Покупает молчание». И поэтому повторяя, как заведённая:
— Я никому ничего не скажу, я не скажу, клянусь….- попробовала ещё раз подняться.
Он опять поморщился, но рук не убрал и хватку не ослабил.
— Малыш, не надо столько дуться, мне плохо без тебя. Ты же знаешь это. Ну, повредничала и прости. — Говоря это, он, опустился на ковёр, положив, голову ей на колени, а руками сведя замком за её спиной, попытался притянуть упирающуюся женщину к себе. — Нам же хорошо вместе, зачем так рубить. Я с ума схожу без тебя. Правда, правда…
Нет, вовсе не из Адамова ребра сделаны женщины, в их создании использована иная закваска, иначе бы они были все упёртые, а не дуры. Ей невыносимо стало жаль его. У неё просто оборвалось сердце. Все правильные мысли о жалости, роившиеся в её голове с полчаса назад куда-то спешно ушмыгнули. Она понимала, что с её исчезновением может случиться в его жизни всё. Но оставаться тут, после его тех нехороших слов про ребёнка, которые ей никогда не забыть, она при наличии беременности, не находила нужным. «Его ребёнок живёт во мне и он, Эдик, мне, как шумерке, больше практически был уже не нужен», — убеждала она себя. А выносить все его упрёки насчёт того, что она хочет поймать его на ребёнке или видеть его сомнения насчёт отцовства, она не сможет. Да и что делать с любовью? С её любовью? — в его чувства она не верила. Решила, что просто умный парень сориентировался на ходу с враньём. Предпочитая, ущемляя себя в правах на любовь, иметь рядом удобную женщину для секса — раз. Прижать слухи — два. Понятно, что её любовь ему тысячу лет не нужна, а как всё же быть с ней, с Людой? Может, стоит согласиться? «Последний раз побуду с ним и всё», — совсем запутавшись, решила она, закрыв глаза и собираясь опустить свои руки на его обрадованную голову. Собравшись с силами, она плотнее закрыла глаза, протянула руку и медленно провела по непослушному ёршику волос. Вот же шрамик сбоку и затылок под рукой его, Эда. Её Эдика. Кто б мог подумать, что генеральный и он — одно лицо. Лицо? — словно слепая поводила она пальчиками по щекам, лбу, подбородку. — Всё его, Эдика. Конечно, это Эд. И потом неизвестно, когда ей ещё улыбнётся счастье побыть в руках любимого мужчины, скорее всего, уже никогда. Она уедет. Исчезнет навсегда и их дорожки в этой жизни наверняка затеряются.
Он действительно обрадовался, посчитав, что получил прощение и все беды позади.
— Лю, ты конфетка. Я знаю, что я порося, прости и не сердись. — Коробочку с кольцом он постарался затолкать ей в карман, она не заметила. Закачавшись на его сильных руках, вынуждена была неловко обхватить его за могучую шею. Лучше не открывать глаза. Тогда она на руках Эда, и совсем не рвут сердце нахальные, кошачьи глаза генерального. Как она могла не заметить наложений. Рост его, никуда не денешь. Походка опять же… Но у ночи и дня свои краски, оправдывала она себя. А эта привычка, засовывать руки в карманы брюк… Она же видела Эдика пару раз из окна, как раз со спины. Он, именно так уходил. Но так же, когда сердился, шествовал и генеральный. Как ослепла. А запах туалетной воды? Она даже насторожилась тогда на Мальте, но он её глупую запутал. «Представляю, как ему приходилось ломать голос, потешаясь надо мной». Поднявшись в спальню и посадив на кровать, принялся раздевать любимую женщину. Сняв аккуратно с неё ботиночки и сбросив куртку с шапкой в кресло, присел к ней рядом, обнял. Потёрся носом о щёку. Люда так и сидела молча с закрытыми глазами. «Наверное, ей так удобнее, обманывать себя. Не хочет видеть генерального, но разрешает крутить собой Эдику», — решил он и не насторожился.
— Давай поужинаем. Я сейчас организую. Мудрёного ничего нет, я не ужинаю здесь, ни обедаю. Но что-нибудь быстренько придумаю. — Шептал он, ласкаясь горячей щекой о её лицо. — Не молчи. Тебе же нравилось, когда я был без маски. Вот, пользуйся теперь. Люда, котёнок, ведь ничего не изменилось, я всё тот же. Нам просто надо заново перезнакомиться, — да?! — Она молчала. На глаза попался пульт. — Хочешь, я включу телевизор? У меня вагон всевозможных каналов. Не скучай. Вот пульт. Смотри.
Забрав её верхнюю одежду, он ушёл. «Боится, что убегу, — подумала, она. — Может и не притворяется совсем, а я просто саму себя накрутила. Но ребёнок меняет всё. И не в его пользу. Он не примет и не поверит. Пылил по этому поводу и не раз». Она совсем не следила за событиями на экране. Голову раздирали свои мысли не до киношных. В реальность вернул его голос. Она никак не могла привыкнуть к его виду и при первых звуках его голоса, тут же старалась закрыть глаза. Чтоб не двоилось, уничтожала генерального и имела перед собой только одного — Эдика.
— Людмила, кончай бороться с собой и обманывать. Зачем ты закрываешь глаза? Привыкай к тому, какой я есть. Не этого ли ты, мадам, добивалась, а? Опять молчишь? Ну, прости меня, пожалуйста. Сам знаю, что виноват. Сначала правда руки крутила, затем просто хотел подурачиться, раз судьба свела на той тропе. Потом привык, втянулся и уже боялся признаться и потерять тебя. Тем более тебе так, неизвестно за что, не понравился тот малый, генеральный. Мне плохо без тебя ужасно, когда я тебя не вижу…
Она не вытерпела, не удержалась:
— Ну да, особенно когда вы на моих глазах то одну кадрили, то с другой по ресторанам сидели. — Схватившись тут же, добавила процедив сквозь зубы:- Хотя мне лично всё равно…
Сказала и покраснела. Она и сама не ожидала, что выпалит такое. Он опустил голову на её колени и потёрся о них.
— Ну да, ну да… Лю, но ты ж знаешь, причём на сто процентов, что это только флирт, деловые встречи или уколы в твой адрес. Вызвать… заставить тебя ревностью влюбится в генерального. Так часто бывает, а ты упёрлась… тебе Эда подавай. Я чист перед тобой, как ягнёнок. — Выпрямившись он поднял её ухватив за пальчики. — Пойдём, всё остынет. Женщин тут не бывало. Поэтому, тапочек нет, извини. Завтра купим, а сегодня покатаешься на моих руках. — Подхватив её на эти самые руки, он до самой столовой ворчал:- Горе луковое. Так и будешь молчать? А с закрытыми глазами, как есть собираешься? — он говорил медленно, она понимала, что каждое слово давалось ему с большим трудом.
В груди кипел вулкан. Она отвернулась, чтоб не буркнуть: «А, как до этого ты принуждал меня приспосабливаться жить без света». Просто сама себя не узнавала. Жалко его.
За столом расслабления не получилось. Хотя очень хотела есть, но стеснялась. Боялась показаться жадной до еды. И потом он, постоянно улыбаясь, смотрел на неё и от этого кусок застревал в горле. «А он неплохо для мужчины справляется со стряпнёй. Вкусный кусок мяса, жареная картошка, салат из свежих овощей и креветок под майонезом».
Заметив её нервозное состояние, он поднялся и выключил свет.
— Теперь нормально? — чмокнул он её в щёку.
Она, стараясь не смотреть на него, промолчала. А он каялся:
— Прости, что лез с тобой на рожон. Уверяю тебя не ради смеха или забавы. Опять же хотел ненавистью вызвать чувства. Как говорят: от ненависти до любви один шаг. Думал, заведёшься, но нет, Эдда тебе подавай!
Она доела салат. Заслышав стук вилки по пустому дну тарелки он сконфуженно пробормотал:
— Малыш, сладкого нет, хочешь фруктов или сок?
Натолкнувшись опять на молчание, он, усмехнувшись, посадил её к себе на колени и, облизав её губы, жарко поцеловал.
— Давай кусочек, киви съешь, — уговаривал он, поднося плод к её рту.
Она дала себя уговорить и на фрукты и на сок. Не для себя, а для ребёнка шла на попятную. Вернув её после ужина в спальню, опустил на кровать, но она встала и подошла к окну. Отодвинув штору, удивилась белому чистому одеянию посёлка, особенно привлекательно смотрящемуся в свете качающихся фонарей. «Значит ветер, а в доме ничего не слышно». Пока она тут посёлок покрыла опять зима. Она стояла у окна и смотрела, как падает снег. Белыми мохнатыми лапками он, словно просясь впустить, тыкался в холодное стекло. Вчерашнее или прошлое висело белым, белым снегом, между небом и землёй. Очень хотелось зареветь. Только что толку расстраиваться, всё в этом мире рано или поздно проходит и укрывается холодным белым забытьём. Остывает так, но не забывается. Сидит где-то внутри занозой и ноет, ноет, ноет… Всё так и есть. И от того не страдать не получается. Уж, как только себя не уговаривала. И обидел не смертельно, ерунда, переживётся. И мужик на земле не последний их навалом болтается… Умом вот всё понимала, а душа? Так нет! Душа отказывается. Значит, бабушка права то, что отпускает в обычном случае, держит, когда человек в сетях любви. И дело в том, что мужиков так-таки много, а Адам для Евы был один. С другими партнёрами другое и получилось, разве это не понятно… И поступает она так совсем не потому, что стандартная дура (запираюсь в квартире, выключаю телефон, забираюсь на диван и ною), а потому, что рвётся болью любовь. «Что ж я несчастливая-то такая. Ведь и так уже лучшие годы бесцветной бабочкой пропорхали мимо, так можно и полжизни этой коту под хвост выкинуть, как и в прошлых веках. Ну почему?… Почему на маленькую ложечку счастья непременно выпадет ведро дёгтя?»