Шунь и Шунечка
Шрифт:
Что бы ни говорили о нем злопыхатели, мысли о далеком будущем и вправду согревали Очкасова. Все-таки было что-то и в нем от мечтательности настоящего русского человека. Он уже и завещание составил, распорядившись положить в пуленепробиваемый гроб письма, которые пришлют ему соотечественники в благодарность за его многогранную деятельность.
Эта мечтательность и произвела в Очкасове переворот: может, и вправду есть в этом Шуне что-то недооцененное? Может, имеет смысл приспособить его к какому-нибудь важному и полезному для страны делу? Да и жалко его — в глуши, бедняга, гниет.
На заседаниях Ближней Думы частенько судачили о том, что у народа не осталось ничего святого за душой. Некоторые облыжно утверждали, что это якобы от бедности он стал таким вором, разбойником и убийцей. А потому следует якобы поделиться и отстегнуть ему от природной ренты
— Разговоры в пользу бедных следует немедленно прекратить. Лично я народу своего не отдам. Россия никогда никому контрибуций не платила. Даже после поражения в бесславной Крымской войне, даже после ужасного разгрома, учиненного нам японцами в Цусимском проливе. И я, как образцовый представитель родины, тоже налогов не плачу. Кроме того, все мы прекрасно знаем, что не в деньгах счастье, а народ наш глуп, как младенец. Деньги — прах. Они губят душу. За примерами далеко ходить не надо, — выразительным взглядом Очкасов обвел залу, отделанную под орех. — К тому же деньги легко истрачиваются. Настоящее счастье помещается в мозгу, а не в каком-нибудь другом органе. Вот и надо дать народу национальную идею, чтоб ему шибануло в голову газировкой. А он вокруг этой идеи, я уверен, сумеет сплотиться, объединиться и слиться. И скажет спасибо. Тогда и только тогда он перестанет петь заунывные протяжные песни, позабудет про свою тяжелую долю, выучит слова величественного российского гимна и затянет его. Национальную идею не пропьешь и не продашь — она никому даром не нужна. Именно в этом и заключено ее главное достоинство, — ораторствовал Очкасов.
Возразить ему было трудно. Беда заключалась в том, что подходящей идеи как-то не находилось. На последнем заседании думский председатель Николаев устроил Очкасову настоящую выволочку. У председателя было незапоминающееся лицо разведчика-нелегала — стертые черты на яйцевидном черепе с шевелюрой умеренной густоты. Лицо не раздражало взгляда ничем личным, в связи с этим его обладатель и оказался в председательском кресле — многие другие члены Ближней Думы, включая Очкасова, напоминали актеров характерных ролей или просто уродов. Кроме внешности, сыграла, разумеется, свою роль и фамилия Николаева, намекавшая на династическую преемственность. В народе его и вправду прозвали Николашкой, но он находился выше народа. Намного выше. Он искренне полагал, что сам Бог поставил его и над гадами земными, и над зверями лесными. Не говоря уже о двуногих мерзавцах, так и не сумевших избавиться от желаний.
Председатель энергично растер ладонями приятно свисавшие щеки, заполировывая последние следы узнаваемости. Бывалые думцы хорошо знали: этот жест не обещал положительных эмоций присутствовавшим. Председательские ноздри раздулись, обозначая аллегорический гнев.
— Что ты конкретно, Очкас, предлагаешь? Я тебе эту идею рожу, что ли? Вертикаль власти мы уже в шеренгу построили и выборы отменили на всех уровнях. Так что про демократию, даже с национальным специфическим суверенным душком, нам никто не поверит. Свободу слова, слава богу, под корень извели. Думать, конечно, не запретишь, но вслух уже мало кто выражается. Отдельные недостатки еще, правда, вскрывают, но с тотальным охренительством мы покончили, экстремизму поставив надежный заслон.
— Все-таки нельзя же за слонами остальную фауну не замечать! Может, про равенство утку запустим? — робко спросил Очкасов, смутно припоминая безобразия великой французской революции.
— Хоть у тебя язык и без костей, а тезис твой все равно не диссертабелен. Ты из своей трубы сколько замков кирпичных выстроил?.. Молчишь? А у меня записано. Дочка твоя где?.. Молчишь? А я тебе прямо скажу, как брат брату, — по италиям блядует. А сынок твой где автомобилестроительный гигант прикупил?.. Молчишь? А я тебе скажу — в Туманном Альбионе. Что ты носом воротишь и мне зубы заговариваешь… ты лучше посмотри народу в глаза! Да и все мы, правду сказать, одного поля ягоды. Так что про равенство ты даже не заикайся. Ты что, хочешь в вагоне метро без мигалки в Думу ездить?
Очкасов попытался представить себя в вагоне метро посреди своей нации, но так и не смог.
— Тогда давайте православие поактивнее задействуем, — предложил он, но заглянуть ему в глаза все равно не удавалось.
— Опыт работы с населением у них, конечно, порядочный накопился, но попы однозначно требуют реституции. А это означает внеочередной передел собственности. Это нам надо? Вон мне вчера митрополит телегу накатал: верните, мол, Егорьеву пустынь. А в качестве аргумента грозится окропить всю местность из брандспойта святой водой. Коты свою территорию метят — это ладно, но чтобы духовное лицо… Нет, не по сану это! А этот памятник архитектуры, между прочим, разрушен самим государством и им же охраняется. Я там уже запланировал рекреационный центр для всех нас возвести. Городошная площадка там уже, говорят, имеется. И это правильно, я хочу, чтобы там было так же хорошо, как в моем босоногом детстве. А я ведь по городошному спорту — мастер. Если быть честным — кандидат в мастера. А из тамошнего метеорита мне наши умельцы обещали выковать бронированный автомобиль с автоматической коробкой переключения скоростей.
Тут Николаев осекся — нить рассуждений на вольную тему завела его куда-то не туда. Зачем он делится заветным и личным с этой сворой негодяев? Впрочем, Николаев быстро нашелся, определился на местности и вернулся к развилке.
— К тому же патриарх мне в духовники набивается, а я, знаете ли, никому исповедоваться не желаю. Чтобы от греха подальше. Да и всем вам откровенничать не советую. Конечно, нынешний наш патриарх — человек неплохой и даже в комсомоле состоял, но в душе и он в никоны метит. А Никон что нам в наследство оставил? “Царь здешним вверен есть, а аз — небесным. Священство боле есть царства: священство от Бога есть, от священства же царства помазание”. Нам это помазание надо? И самое главное: ихнее Евангелие однозначно утверждает, что воровать не следует. Хорошо ли это? Это уж совсем никуда не годится.
— А как насчет патриотизма? — упорствовал Очкасов.
— Ксенофобия у нас и вправду развивается неплохо, про Америку много гадкого и справедливого говорится, тут твой “Дикоросс” однозначно позитивную роль играет. Особенно мне понравилась взвешенная статья Швиблова, в которой автор призвал отказаться от закупок импортной донорской крови. “Что у нас, своей крови мало? Сдохнем, но не позволим чужеродным тельцам в наш генофонд вливаться!” — очень правильное утверждение. Не спим, однако, и мы. Только за последнее время ролевую игру на Куликовом поле провели победно, чучело Марины Мнишек всенародно сожгли дотла, ноты разгневанные от иностранных правительств получаем исправно и гордо на них не отвечаем. Но одного этого слишком мало, требуется хоть какой-нибудь положительный идеал. Что-нибудь трепетное, жалостливое, красивое, на худой конец. Как ты, брат, таких простых вещей не понимаешь? Все мы только благодаря монархическим иллюзиям живы, то есть благодаря лично мне. Меня народ любит, а тебя — нет. Это я тебе авторитетно заявляю. А если иллюзии вдруг рассеются — и народ увидит, кто вы есть на самом деле? Думай, голова, и чтобы придумал мне поскорее. Мы ведь как договаривались? Я тебе — трубу, ты мне — национальную идею. А ты слова не держишь. Ты, между прочим, учти: посадить тебя — проще простого. Посадить на кол и расстрелять с конфискацией. Тут уже не заблядуешь. И народ мне только спасибо скажет. А я на твое место другого возьму, вон у меня людишек-то сколько! — произнес Николаев и окинул зал недобрым взглядом.
Тут Ближняя Дума одобрительно загудела, обличительное слово председателя вышло убедительным. Напряженная работа ума выплеснулась наружу: лысоватая голова Николаева покрылась бисеринками пота и стала похожа на яйцо Фаберже.
— А вы все, люди и джентльмены, — царственно махнул он в зал и сверкнул всеми своими имплантатами, — навсегда запомните: Дума, даже Ближняя — не место для дискуссий. Заседание закончено, мне на уколы в Вену пора.
“Тебе в вену, а мне в жопу прикажете? Нет, все-таки я тебя когда-нибудь сварю всмяточку, яйцо тухлое. Зубы повыковыриваю, яйцо сварю и собакам на поругание кину. Попробую с Шунем посоветоваться, хоть китайчата его мне и подгадили, — окончательно решил Очкасов. — Чистый все-таки человек. И денег вряд ли много запросит. Не нам, грешным, чета”.
Очкасов настолько разволновался, что забыл принять необходимый его организму американский поливитамин “For Active Honest Life”. Тем не менее его “Дикоросс” сменил пластинку, взял благожелательный тон и стал регулярно информировать об отросших в монастыре руках и ногах. Дело приобретало православный оборот. Бубукин повеселел и перестал надоедать сослуживцам своими ностальгическими бреднями о золотом веке. Не желая отстать от жизни и завидуя тиражу “Дикоросса”, другие газеты пересказывали статейки Бубукина, которые обрастали ненужными подробностями.