Шут и Иов
Шрифт:
Существует понятие конца и начала некоего временного периода, основанного на биокосмическом ритме, входящем в более широкую систему периодических очищений и возрождений (например, периодических космических катастроф). Но периодическое возрождение предполагает новое сотворение, повторение космического акта.
Ко времени Николая в принципе единую монархическую систему Европы уже поразила наследственная дегенератизация [42] . У Фридриха Великого — мать помешанная, у него самого с 22-летнего возраста появляются гомосексуальные наклонности. Мать же Александра, Мария Федоровна (в девичестве принцесса Софья Вюртембергская) была сестрой Фридриха I, гомосексуалиста с дегенеративной наследственностью. Известно, что генеалогической предпосылкой большого таланта является (по закону больших чисел) кровосмешение — но всплески гениальности происходят как раз на поверхности усиливающейся дегенерации. Церковь запрещала кровные браки до 7-й степени родства (в крайних случаях 6-й), но в России со времен Петра эти ограничения не соблюдались. После него «российская царская кровь» перемешивалась с западной, в частности, из тех стран, где протестантство, вообще, подобных запретов не вводило.
42
С середины XVI в. наступает фактически полное вырождение Рюриковичей: слабоумный царь Федор Иоаннович, эпилептик царевич Дмитрий. Признаки психического нездоровья не только у самого Ивана Грозного, но и у его сына Ивана. Вспышки появления талантливых монархов, как Фридрих II, от обратного это подтверждают.
Результат — Георг III, английский король несколько раз сходивший с ума (оставил 14 детей), внучка которого, королева Виктория, заразила гемофилией все королевские дворы Европы (и царевича Алексея, в частности). Так что желание начать новую династию с генетически и психически здорового Николая естественно. Но это лишь небольшая часть вопроса.
Романовы по мужской линии прервались еще на Петре II (вообще всякая связь — с Петра III). Почему же сразу Николай стал «подражать» Петру I? Из тщеславия? Еще М. Элиаде отмечал, что предмет или действие становятся реальным лишь в той мере, в которой они повторяют архетип. Отсюда стремление людей стать архетипом (или его иметь). Это стремление может показаться парадоксальным в том смысле, что человек признавал себя реальным лишь в той мере, в какой он переставал быть самим собой (с точки зрения современного наблюдателя), довольствуясь повторением действий кого-то другого. Иными словами, он признавал себя реальным, «действительно самим собой» лишь тогда, когда переставал им быть.
Николай хотел не стать, а быть Петром. И в этом желании лежал глубочайший смысл.
Наполеон, или 23
«Лизавета Ивановна взглянула на него, и слова Томского раздались в ее душе: у этого человека, по крайней мере три злодейства на душе!…Германн сел на окошко подле нее и все рассказал… Лизавета Ивановна погасила свечу: бледный свет озарил ее комнату. Она отерла заплаканные глаза и подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну».
О каких трех злодействах намекал в «Пиковой Даме» Пушкин: 2 части политической прозы своей, после «Повестей Белкина»? Первое злодейство — смерть отца-императора Павла, уловимо и несколько раз дешифруется в «Пиковой Даме», но как бы скользя, не слишком приближаясь к черте явного намека. «Пиковая Дама», графиня просит своего внука Томского, который носит удивительно характерное имя-отчество — Павел Александрович (!) (в сцене о трех злодействах оно, безусловно, у Пушкина подразумевается как Александр Павлович) о том, чтобы он прислал ей какой-нибудь новый роман, да такой, где бы герой не давил отца. На это Томский отвечает, что таких «романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?».
В разговоре же о трех злодействах с Лизаветой Томский поминает о «лице истинно романическом» [43] . Картина получается в восприятии Пушкина действительно «мефистофельской», когда таинственно умирает и брат — Константин.
Но причем тут Наполеон? У Пушкина нет аналогий вообще, каждая картина, слово, несет огромную нагрузку, и не только в «Пиковой Даме». К образу полководца Пушкин обратился, например, в 1821 г. по поводу кончины императора. Но особый интерес вспыхнул к «якобинцу на троне» у Пушкина опять же в столь плодотворном и мучительном для него 1830 г. В это время создается шифрованная 10-я глава «Евгения Онегина». Там есть строка: «кинжал Л… тень Б…». Как только не трактовали ее — это Лувель и герцог Беррийский, которого первый заколол в 1820 г. «Кинжал Лувеля пел Байрон» — Д. Соколов (1913 г.), хотя Байрон никогда не воспевал Лувеля. Поэтому посчитали, что «кинжал Лувеля, тень Байрона».
43
Хорошо известно, что Пушкин считал Павла «романтическим императором».
Были и другие мнения — «кинжал Лувеля тень Бурбону» (Бродский). Только в середине XX в. стали высказываться мнение о том, что «Б» — это обозначение Бонапарта. Осенью 1830 г., когда была сожжена 10-я глава, та же 8-я строфа ее влита почти целиком в новое произведение — стихотворение «Герой», посвященное Наполеону. В 18-й (!) строфе той же 10-й главы Пушкин так и обозначает «Бонапартова шатра», буквой Б.
Весь 1830 г. Пушкин внутренне метался — смертельная опасность для него — Пушкина исходит от Александра. И весь этот год «внутренне с ним» Наполеон! Почему? Потому что их объединила общая, одна реализованная, другая опасаемся участь. И в обоих случаях за кулисами проглядывала тень Александра. Существует явная психологическая связь между «Отрывком», написанным Пушкиным в 1823 г. («Недвижный страж дремал на царственном пороге…») и 10-й главой, куда поэт перенес как раз в 1830 г. несколько фраз. Тема этого отрывка очень близка к строфам VIII–X 10-й главы. В отрывке Александру является тень Наполеона, к описанию которого применены те же слова, которые мы видим в начале IX строфы 10-й главы.
Еще один шаг к потаенному пушкинскому смыслу в 10-й главе сделал в 1919 г. С. Обручев. Он предложил такое прочтение: «кинжал бы твой Б» (уонапарте). В 1821 г. в стихотворении «Кинжал» Пушкин воспел кинжал Занда, убившего министра Коцебу в Германии. В 10-й главе «таинственные строки» стоят в соседстве с упоминанием вполне конкретных событий, революции в Испании, Италии в 1820-23 гг. В 1830 г. Пушкин оставил нам как бы фрагменты мысли: Бонапарт — кинжал — Александр. Причем именно Бонапарта (а не Наполеона!).
Возвращаясь в 1836 г. к императору, Пушкин образ «угасающего на скале Наполеона» взял из стихов периода «допосвященческого»: «К морю» (1824 г.) и частично — «Наполеон» (1821 г.). Так как к 1830 г. Пушкин прекрасно знал об истинной судьбе Бонапарта, ставшего Наполеоном. «Мы хотели бы присовокупить хотя краткое жизнеописание покойного автора и тем отчасти удовлетворить справедливому любопытству любителей отечественной словесности. Для сего обратились было мы к Марье Алексеевне Трафилиной, ближайшей родственнице и наследнице Ивана Петровича Белкина, но к сожалению, ей невозможно было нам доставить никакого о нем известия, ибо покойник вовсе не был ей знаком».
Пушкин саркастически прозрачно намекает на встречу с Марией-Луизой (Елизаветой Алексеевной), которую Александр оставил, чуть ли не десятилетие назад перед своим исчезновением. «Она сетовала нам отнестись по сему предмету к одному почтенному мужу, бывшему другом Ивану Петровичу. Мы последовали сему совету, и на письмо наше получили нижеследующий желаемый ответ. Помещаем его безо всяких перемен и примечаний, как драгоценный памятник благородного образа мнений и трогательного дружества, а вместе с тем как и весьма достаточное биографическое известие».
Тут уже пушкинская ирония имеет двойное дно. На поверхности Пушкин предстает как «друг» Александра, «нежно о нем заботившегося с тайным умыслом». Но на более глубоком уровне — это рискованная информация о том, что и Пушкину тайну сообщил «стихоплет великородный» (Николай), который был «другом» (!) Александру, а не братом (т. е. был незаконнорожденный и прав на престол не имеющий, отсюда у Пушкина «Трафилина» и является наследницей).
Перед нами Пушкин рисует целую картину царствия Александра — «Вступив в управление имения, Иван Петрович, по причине своей неопытности и мягкосердия, в скором времени запустил хозяйство и ослабил строгий порядок, заведенный покойным его родителем». Известно, что Александр смягчил Павловский режим, и большую часть времени отдавал внешнеполитической деятельности, часто бывая в Европе. «Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств, никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость в нем была истинно девическая».