Схватка в западне
Шрифт:
2
Удар в лицо был сильный — со всего плеча. Тимофей его выдержал, устоял на ногах.
Он был связан и не мог утереться от хлынувшей изо рта крови, лишь с захлебом выхаркался на пол просторной гостиной атаманского флигеля.
— Измываешься?.. — прохрипел с ненавистью. — Бьешь беззащитного? Только и умеешь, видать, издеваться над пленными. В бою бы ты со мной встретился…
Тот, кому адресовал Тимофей свое негодование, стоял подбоченившись напротив него шагах в трех-четырех. Это был
3
Отборные части особого маньчжурского отряда атамана Семенова.
Есаул держал в руках увесистый Тимофеев револьвер, читал гравировку на его ручке:
— «Тулагину за революционную храбрость! — Дальше нарочито растянув по слогам: — Ве-ер-ша За-бай-каль-я. — Поморщился. — Смит-вессон». Бедноваты большевики, старьем награждают своих героев.
Насмешливые нотки в словах есаула плохо скрывали сдерживаемую ярость. Он, видимо, чувствовал это и потому заставлял себя улыбаться. При улыбке щеки растягивались вширь, брови поднимались на лоб, но глаза не фальшивили — в них играли злые огоньки.
— Значит, за храбрость ваш военно-революционный штаб вессоном тебя наградил? — не глядя на пленника, проговорил есаул. — Выходит, много загубил ты наших.
Тимофей сплюнул кровавым сгустком:
— Выходит, так.
Рот есаула нервно дернулся. И сам он в тот же миг стремительно подался вперед и неожиданным коротким прямым тычком поддел Тулагина чуть выше пояса. Тимофей охнул, скорчился от острой боли. Новый резкий удар разогнул его и отбросил к двери. В голове зазвенело, гостиная стала переворачиваться.
Но и на этот раз Тимофей не упал от тяжелого кулака семеновца, В полуобморочном состоянии он сумел-таки удержать равновесие. Шатаясь, словно пьяный, нащупал спиной дверную притолоку, уперся в нее лопатками.
А есаул уже сидел за столом, на котором возвышался узкогорлый графин с самогоном, стояла черепяная миска с нашинкованным салом и печеными яйцами. Рядом вытянулся в струну хозяин флигеля поселковый атаман в погонах урядника.
Есаул, кивнув на Тулагина, сказал поселковому:
— Припоминай, Шапкин, может, где видел его. — После паузы бросил Тимофею: — Пришел в самочувствие — слава богу!
— В бою я показал бы тебе самочувствие, — через силу разжал запекшиеся губы Тулагин.
— Видали героя?! — ощерился, впервые за все это время подал голос развалившийся на низком диване молодой, интеллигентного вида поручик, затянутый хрустящими ремнями портупеи. — Уж не на дуэль ли он вызывает вас, Роман Игнатьевич?
Есаул
— Таких, как ты, не обходил я в бою стороной. — Зрачки его глаз потемнели. — Вдоволь порубил вашего брата. Ни перед кем не пасовал. А уж перед тобой-то…
Тимофей смотрел на него с презрением:
— Оно видно, какой ты смельчак. Меня вон, прежде чем к тебе доставить, связать велел.
— Уязвить меня хочешь? — Есаул потянулся из-за стола почти вплотную к Тимофею: — Чем командовал у Лазо? Взводом, сотней, полком? Возможно, чин большой имеешь?
— Чем командовал — не тебе знать, — с вызовом ответил Тулагин. — И чин имею не меньше твоего.
— Вот как! — растянулись в усмешке щеки есаула. — Слышишь, Калбанский, — обернулся он к интеллигентному поручику, — пленный наш не ниже меня в звании. — И Тимофею: — По происхождению из казаков или из товарищев рабочих будешь?
— Из казаков, но не из тех, что ты, угряк.
Есаул владел собой. Он не взвился от оскорбительных слов Тулагина, хотя стоило это ему больших усилий. Болячки на его лице налились краснотой, глаза блестели гневом.
— Шапкин, — позвал он поселкового атамана. — Присмотрись-ка еще хорошенько к нему, может, все же признаешь.
Урядник пожимал плечами:
— Нет, никак нет. В нашей округе таковского не припоминаю. Видать, из аргунских.
Крупногубый рот есаула тронулся гримасой.
— Из аргунских? Я сам аргунский… — Голос его дрогнул. — Неужель мой земляк?! — И тут же сорвался на высокой ноте: — Сволочь! Христопродавец!..
И — удар. Теперь наотмашь. Тулагин опять захлебнулся кровью.
— Ох, сука! — со стоном вырвалось из его груди. — Шашку бы мне…
Есаул рассмеялся. На этот раз, кажется, натурально.
— Шашку тебе. Не шутишь ли, бедолага? Или ты всерьез? А что, Калбанский, давайте дадим ему шашку. Я не прочь с ним сразиться.
— Да бросьте, Роман Игнатьевич, потеху играть с этим «товарищем».
— Почему потеху? Они ведь, комиссары, кем считают нас, офицеров? Белоручками на солдатском хребте, так сказать, жизнь себе устраивающими. Что мы можем? А вот-де только на парадах гарцевать да подавлять беззащитных рабочих. А себя кем считают? Людьми великой армии труда, борцами за свободу и народное счастье. И получается, что они, революционеры, смело бьются за своя пролетарские идеалы, а нам, контре, защищать вроде нечего, кроме как дрожать за свои шкуры… Не так ли? — закончил есаул обращением к Тимофею.
— Так, — выдохнул Тулагин.
— Вот я и хочу не на словах, — продолжал есаул, — а на деле доказать борщу революции, что мы умеем не только гарцевать на парадах. — Он поманил пальцем Шапкина: — Развяжи-ка его, атаман, пусть придет в себя маленько. Воды, полотенце дай, разве не христиане мы.
Урядник не очень охотно исполнял приказание. Он не спеша освободил от веревки заломленные за спину Тимофеевы руки, затем зачерпнул из латунного бака воды глиняной кружкой, обмакнул в нее полотенце, подал пленнику.