Схватка за Амур
Шрифт:
Ну, и как называть ваши действия, а точнее – ваше бездействие, милостивые государи Владимир Гаврилович [77] и Николай Яковлевич [78] ? Клялись и божились, что будете всемерно содействовать важнейшей для государства экспедиции и, обнаружив, что она не приносит прибыли, беззастенчиво бросаете ее на произвол судьбы? Обрекаете на смерть от голода и скорбута [79] шестьдесят четыре человека, не считая женщин и детей, а их еще полтора десятка? Где ваша совесть? Кто вы сами после этого? Подлецы и негодяи! – других слов для вас нет и быть не может!
77
В.Г. Политковский (1807–1867) – генерал, с 1850 года до своей смерти был председателем Главного правления Российско-Американской компании (РАК, Компания).
78
Н.Я. Розенберг (1807–1857) – капитан второго ранга, в 1850–1853 гг. главный правитель РАК в Русской Америке.
79
Цинга.
А вот местным жителям, с которыми устанавливаются все более теплые отношения, можно в ножки поклониться. Это они пришли на помощь скорбутным больным, принеся свои запасы дикого чеснока-черемши. Оказалось, что это таежное растение неплохо предохраняет от опаснейшей для Севера болезни.
Невельской вздохнул и перелистнул страницу, открыв выписку из письма генерал-губернатора на свой рапорт от 3 ноября 1851 года. Боже, как долго идет почта! Четыре месяца в один конец! Муравьев всегда откликается немедленно, а ответ его датирован аж 4 марта 1852 года и получен в Петровском в конце июня. За это время вся экспедиция могла вымереть! Что он тогда писал? «Относительно увеличения средств экспедиции от Российско-Американской компании, согласно Вашим требованиям от 2 ноября 1851 года, паровым баркасом, катером и различного рода запасами и товарами; я вместе с сим же предлагаю Главному правлению Компании, не стесняясь определенною на экспедицию суммою, исполнить оное. Что же касается до присылки собственно для экспедиции парового судна из Кронштадта, то я отнесся уже с просьбою к начальнику Главного морского штаба и с этою же почтою предлагаю к точному исполнению начальнику Аянского порта Кашеварову исполнять ваши требования и отправлять в Петровское зимовье товары, запасы и прочее и на компанейских судах, следующих из Аяна в Ситху».
Эх, дорогой Николай Николаевич! Если бы еще ваши распоряжения исполнялись и предложения принимались! Ведь те, кто не желает ничего делать, находят тысячи причин для своего оправдания. Тут не захочешь, а вспомнишь Отца Отечества, Петра Великого – как он расправлялся с теми чиновниками, кто пропускал мимо ушей или клал под сукно его указы, – их ждали плети, батоги, а то и дыба с последующим повешением. Искоренить нерадение полностью он, конечно, не мог – слишком глубоко въелось в российского чиновника наплевательское отношение к просьбам снизу и предписаниям сверху, – однако что-то сдвигалось с места и даже порою доводилось до конца. Сопровождалось это, как правило, немереным количеством уворованных денег из отпускаемых сумм, что также каралось жестоко – разумеется, ежели обнаруживалось, – но, опять же, слишком уж привлекательны были дармовые деньги, сами, казалось, текущие в руки. Увы, Петр оказался единственным государем, который хотя бы пытался искоренить мздоимство и корыстолюбие, который сурово, по-азиатски, но стремился добиться дисциплины исполнения, а все последующие властители России практически перестали бороться с этим злом, которое губит государство. Ну, поймают за руку такого ненавистника блага Отечества (а иначе их не назовешь!) и либо отпустят с миром, погрозив пальчиком, трудись, мол, дальше, либо отправят на покой вместе с наворованным, а на его место ставят нового, такого же. или еще хуже. Даже Николай Павлович, – Невельской оглянулся вокруг, словно кто-то мог подслушать крамольные мысли, – даже нынешний строжайший государь никого, кроме мятежников, по «заслугам» не наказал. Даже меня, грустно усмехнулся Геннадий Иванович, и даже дважды.
Ладно, что там дальше, из Муравьева? Вот, писано в апреле, получено в июне (надо же, всего через три месяца!): «О посылке в экспедицию 50 человек хорошего поведения из Охотска я сделал распоряжение камчатскому губернатору; прислать же при них двух офицеров не имею возможности, ибо в них ощущается недостаток на Камчатке». Спасибо, конечно, только где эти пятьдесят человек «хорошего поведения»? Милейший вы человек, ваше превосходительство, но не по должности наивны: верите, что ваше слово – закон. Увы, увы и еще раз увы! Получивший после назначения губернатором чин генерал-майора Завойко и ухом, как говорится, не повел. Для Камчатки своей готов расшибиться – занимается и земледелием, и молочным стадом, и строительством (говорят, город стал в два раза больше), и аборигенов от разбойников-купцов защищает – молодец, что тут сказать, да вот закавыка: не понимает, что без Амура у Камчатки нет будущего. Впрочем, как и у Русской Америки, о чем следовало бы помнить господам Политковскому, Розенбергу и некоторым членам российского правительства.
А Муравьев последнее время тоже стал осторожничать. Прежде давал инструкции, беря ответственность на себя, а теперь: «Что же касается до испрашиваемого Вами от меня разрешения о командировании офицера для проверки слухов о поселившихся около устья Сунгари русских и об исследовании реки Уссури и перехода с этой реки к заливу на берегу Татарского пролива, исследования этого берега и, наконец, занятия селения Кизи, то так как все эти места лежат за пределами земли гиляков, то я, ввиду высочайшего повеления, не имею права дать Вам от себя подобного разрешения; но, находя доводы, изложенные Вами в рапорте от 20 февраля, вполне уважительными, я вхожу ныне же с представлением об этом начальнику Главного морского штаба князю Меншикову для доклада государю. О последующем немедленно будете уведомлены».
О последующем, правда по другой проблеме, и, вообще-то, для экспедиции куда более важной, в июле сообщил начальник Аянского порта Кашеваров: «Впредь до распоряжения Правления я как начальник Аянской фактории не могу выходить из той нормы по снабжению экспедиции запасами и товарами, какая определена Правлением. Ныне же по неприбытии еще из колоний в Аян судна ничего не могу Вам отпустить с корветом «Оливуца» и долгом своим считаю предупредить, что в нынешнем году едва ли буду иметь возможность снабдить экспедицию и тем даже количеством запасов и товаров, которое прежде было определено правительством. Запасы и товары эти вследствие строгого мне предписания Главного правления никак не могут быть отправлены на компанейском судне, а должны быть доставлены Вам на казенном».
Невельской не забыл, как его перепугало это сообщение капитан-лейтенанта. Виду никому не подал, даже проницательная Катенька ничего не заметила, но ясно осознал, что, если не начать энергично действовать, экспедицию ждет ужасная зима. Запасов продовольствия хватит лишь до 1 октября, сахара и чая – до 1 августа, а белой муки нет совсем. Бота «Кадьяк», на котором должны быть доставлены выделенные Компанией продукты и товары, можно было вообще не дождаться: он сначала пойдет в Гижигу, а там, в губе, такие высокие приливы и встречные ветры, что бот может не выбраться и остаться на зимовку, как это случается со многими судами. Слава богу, корвет «Оливуца» стоял на рейде Петровского. Невельской снял с него мичманов Разградского и Петрова (тех самых, необходимых экспедиции двух офицеров) и десяток матросов и отправил корвет в Аян со срочным донесением генерал-губернатору и требованием к Кашеварову – немедленно прислать на корвете в Петровское все максимально возможное из продуктов и товаров, остальное – на компанейском судне. В донесении он сообщал о результатах работы экспедиции, жаловался на непорядочное поведение Компании и в заключение просил, нет, скорее даже умолял: «…при ходатайстве вашего превосходительства перед государем моя экспедиция будет поставлена в самостоятельное и надлежащее положение и ей будут даны средства, о которых я уже имел честь представлять вашему превосходительству. Тогда только, согласно упомянутому плану моему, я буду в состоянии прочно водвориться в этом крае и фактически заявить Китаю и иностранцам о принадлежности его России».
Когда же в конце июля корвет вернулся с весьма незначительной частью от запрошенного, Невельской пришел в такое негодование, что Катеньке пришлось его отпаивать успокоительным отваром, Придя в себя, Геннадий Иванович вызвал мичмана Чихачева:
– Собирайтесь, Николай Матвеевич. Вы немедленно отправляетесь в Иркутск с подробным докладом генерал-губернатору о наших успехах и трудностях. Особо выделите три момента. Первый. Экспедиция не получила подкрепления ни людьми, ни судами, следовательно, расширить свое влияние на район не смогла и потому главный упор делала на подготовку к занятию Кизи и Де-Кастри. Второй. Нам следует предупреждать возможные покушения со стороны иностранцев, но у нас на шестьдесят четыре человека, которые могут держать оружие и обороняться, три трехфунтовых фальконета, два с половиной пуда свинца и два пуда пороху и шестьдесят кремневых ружья, из которых двадцать никуда не годятся. Флот наш состоит из палубного ботика и шестивесельного баркаса, выстроенных своими силами здесь, в Петровском, пятивесельного вельбота, двух гиляцких лодок и трехместной байдарки. И, наконец, третий. При таковых средствах защиты мы находимся в окружении многочисленного населения, которое, при допущении нами ошибок и трусости, легко может воспламениться и восстать. Впрочем, и подстрекателей в лице маньчжурских миссионеров вполне достаточно. Сами же маньчжуры, при желании, могут выслать против нас такие силы, которые всю нашу экспедицию просто шапками забросают…
Геннадий Иванович говорил ровно, размеренно, не заглядывая в записи, хотя Чихачев знал, что они ведутся скрупулезно и регулярно. Видно было, что капитан с этими проблемами живет постоянно и страдает от невозможности их разрешить своими силами и оттого, что вынужден обращаться за помощью, которая может опоздать, а то и вовсе не прийти. Хотя бы потому, что от Петровского до ближайшего Аяна не меньше тысячи верст почти непроходимой безлюдной пустыни. И много-много лет спустя, когда Николай Матвеевич станет адмиралом и будет возглавлять морское министерство, он, оказавшись перед необходимостью просить помощи, в какой-то степени связанной с личным унижением, нет-нет да и вспомнит болезненно-ровный глуховатый голос своего начальника и учителя. Вспомнит и вздрогнет от поздней жалости и участия, понимая, какая тяжкая ответственность лежала в то время на плечах этого худого невысокого, некрепкого здоровьем, но такого мужественного человека. Им-то, молодым офицерам, здоровым, необремененным семьями, в те годы все было нипочем. Они видели пламенную целеустремленность своего начальника и загорались сами от этого пламени. Благо Отечества, как не раз говаривал Невельской, поддерживало в них крепость духа, энергию и отвагу, крайне необходимые в сложившихся обстоятельствах.
2
А обстоятельства сложились более чем серьезные.
В середине сентября пришел бот «Кадьяк» с провизией и товарами, все-таки вырвавшийся из Гижигинской губы. Но сизигийные воды [80] настолько потрепали его, что командир бота Никита Ильич Шарыпов объявил Невельскому о нежелании подвергать судно и команду опасности перехода в Петропавловск.
– Шторма начались, – сказал он, виновато опуская глаза. – Посудина наша ненадежная. Уж не обессудьте, Геннадий Иванович, но мы остаемся на зимовку.
80
Наибольший прилив, когда приливообразующие силы Луны и Солнца действуют вдоль одного направления (такое положение светил называется сизигией).