Схватка за Родос
Шрифт:
В храме многолюдно. Несмотря на раннее утро, воздух уже отяжелел от жары и горящих свечей, чей свет, волнуясь, отсвечивал на мраморных ликах статуй покойных магистров. Священнослужители в черных одеждах отслужили заупокойную утреню, соединенную с лаудами [12] , затем — заупокойную мессу, и приступили к абсуту [13] .
Тело оверньского рыцаря де Мюрата, согласно традиции, было положено головой к алтарю, вернее, шеей, ибо, как помним, де Мюрат был обезглавлен сипахами. Бородатые братья-рыцари стояли неподалеку от полукруглого алтаря (но не слишком близко, чтобы, по
12
Лауда — (от лат. laus — хвала, прославление) — духовная песнь.
13
Абсут — символическое омовение тела умершего после заупокойной мессы.
Теперь, в течение ближайших 30 дней, те из них, кто будет свободен от ратной службы и кто сам не разделит судьбу новопреставленного, ежедневно будут приходить на заупокойные службы, принося по большой горящей свече и серебряной монете. А сколько по ним самим свечей-то понадобится?.. За упокой молятся великий магистр и все семь бывших на острове "столпов", лейтенант отбывшего в Англию Джона Кэндола, светское рыцарство, бессменный д’Обюссонов секретарь Филельфус. Отсутствует кастеллан Антуан Гольте — бдит на крепостной стене за передвижениями турок. За рыцарями стояли сардженты, также облаченные в черное, и среди них — не имеющий рыцарского титула Каурсэн, чернильная душа. Облачение рыцарей и сарджентов, в отличие от священнослужителей, было не траурным, а повседневным.
Под соборными сводами разносилось:
— Избави меня, Господи, от вечной смерти в тот страшный день, когда небеса и земля подвинутся и Ты придешь судить мир огнем. Я трепещу и ужасаюсь грядущего гнева, когда настает нам суд, а небеса и земля подвигнутся.
В тот день — день ярости, бедствия и горя, день великой и безграничной горечи, когда Ты приидешь судить мир огнем, вечный покой подаждь им, Господи, и да осияет их свет вечный [14] .
Высокий голос кантора, пропевающего вводные стихи, казалось, парил в надзвездной выси, у престола Отца Небесного, печалясь пред ним о погибших созданиях Его, в то время как хор мрачно и торжественно пел от имени умерших, возвещая живым непостижимое таинство смерти, которое открылось отошедшим в мир иной…
14
Перевод с латыни — автора.
Ньюпорт, не выдержав духоты, неукротимым вепрем протиснулся сквозь ряды молившихся, оттеснив и державшихся за руки Лео с Элен, но и на улице отдышаться не смог. Вот хитрый сэр Томас Грин! Знал, чем дело обернется, и заранее не пошел — ухо у него, видите ли, разболелось!
А в храме тем временем совершилась краткая литания [15] "Господи, помилуй" и молитва Господня. Тело де Мюрата было окроплено святой водой, после чего клирик с кадилом, мерно раскачивая его, окурил его благовонным ладаном. После разрешительной молитвы хор запел "In paradisum" [16] , и совершилось погребение.
15
Литания— молитва в форме распева, состоящая из повторяющихся коротких молебных воззваний.
16
"В
Обычно рыцарей хоронили при храме Святого Антония, недалеко от морского побережья напротив башни Святого Николая — но там уже хозяйничали турки, а сам храм загодя был приведен в негодность. Посему было решено захоронить де Мюрата внутри собора Святого Иоанна, вместе с магистрами и героями иных времен. В руки покойнику вставили крест и рукоять меча. Первую горсть земли на труп бросил священник, вторую — великий магистр, третью — "столп" Оверни, великий маршал. За ними как родственница — Элен де ла Тур.
После этого гроб с возложенными на него рыцарскими шпорами был закрыт и на лентах спущен в загодя оборудованный в полу собора склеп, который закрыли могильной плитой с надписью, сообщающей об имени, возрасте и достоинствах покойного.
Пьер д’Обюссон отвел Элен в сторону и тихо сказал:
— Герой — украшение вашего рода. Он погиб славной смертью, хотя нам здесь и кажется, что безвременной. Но у Господа свое видение сроков, и не нам их обсуждать и осуждать. — Тут магистр заметил Торнвилля, одобрительно кивнул ему и промолвил: — И ты здесь, англичанин. Брат рассказал мне о твоей отваге… Я рад, что ты оправдал мои надежды…
Тут внезапно какая-то мысль посетила магистра. Пьер д’Обюссон просветлел лицом и сказал:
— Вот что, время сейчас военное, ты верно служишь Господу и ордену два года, так ведь… Если есть на то твое желание, то, пренебрегая некоторыми формальностями — сейчас не до них — и вместив ступени восхождения в несколько дней, я, пожалуй, определю тебя в братию ордена. Решай!
Лео повернул пылающее лицо к Элен и с возгласом:
— Теперь! — рухнул перед магистром на колени. Де ла Тур поняла все и упала на колени рядом с ним, склонив голову перед великим магистром.
Лео же судорожно заговорил:
— Боюсь прогневать великого господина и отца нашего… Величайшую честь оказал ты мне, недостойному, но… Мыслил я иное, и только нападение нехристей остановило нас и воспрепятствовало принести к твоим стопам наше почтительное обоюдное желание — испросить позволения на брак. Мы понимаем, что сейчас не время, да и худородство мое может быть помехой… Но именно теперь, когда все мы в руке Божией, когда нет пред Ним ни лицеприятия, ни чинов, а только наши открытые души, ежечасно готовые предстать пред Ним с отчетом о грехах наших… — Лео не смог договорить, судорога железной рукой перехватила его горло, и тогда за него докончила Элен:
— В общем, каждый день может быть для нас последним, потому мы и просим разрешения на счастье…
Тронутый до глубины души магистр положил свои руки на головы молодых людей и промолвил:
— Не скрою, я сомневался в полезности подобного союза. Да, Элен, девочка моя, я помню ту давнюю беседу, которую ты когда-то завела со мной невзначай. Я полагал, что это блажь, которая пройдет. Но теперь, когда я вижу, что стремление двух душ к союзу осталось неизменным на протяжении долгого времени…
Торнвилль и де ла Тур подняли к магистру свои лица, окрыленные внезапной надеждой, а магистр продолжал:
— Давайте, пожалуй, так — ты, рыцарь, правильно сказал: все мы сейчас пред Богом ходим. Так пусть же Он решит, как быть. Возложим наше желание пред Ним, и Он устроит, как сочтет нужным для всех. Вы понимаете, о чем я говорю? Если кто из вас погибнет, второму тяжелее будет. Сохранит Господь тебя и тебя, и тогда я с радостью вас поженю. Как Всевышний усмотрит.
Отлично понимая, что большего им, пожалуй, не добиться, да и то, чего они достигли, и то великое благо сверх ожидания, молодые люди покорно склонили головы, и д’Обюссон поочередно перекрестил их, прошептав: