Схватка
Шрифт:
Эдгар. Мне надоели эти увертки, эта трусость!
Уэнклин. Трусость - пренеприятное слово, мистер Эдгар Энтони. И в самом деле будет похоже на трусость, если мы после этого случая сразу же удовлетворим требования рабочих. Нам нужно быть чрезвычайно осторожными!
Уайлдер. Да-да, осторожность прежде всего! А мы даже об этой смерти знаем только по слухам. Самое целесообразное - поручить Харнессу все уладить. Давно пора это сделать.
Скэнтлбери (с чувством собственного достоинства). Вот именно. (Повернувшись к Эдгару.) А что касается вас, молодой человек, то я буквально не нахожу слов, чтобы выразить... э... свое неудовольствие вашим легкомысленным
Он прикладывает руку к обширной груди.
Эдгар (упрямо). Я не возьму назад ни слова.
Он хочет сказать что-то еще, но Скэнтлбери снова затыкает уши. Тенч что-то торопливо пишет в протоколе, и, чувствуя, что происходит нечто необычное, члены правления один за другим рассаживаются на свои места. Только Эдгар
остается стоять.
Уайлдер (словно решив положить конец перебранке). Я не придаю никакого значения словам мистера Энтони-младшего. Расследование - да мыслимое ли это дело? Я... я вношу поправку к предложению председателя: разрешение конфликта поручить мистеру Саймону Харнессу в согласии с условиями, предложенными им нынешним утром. Кто-либо желает поддержать мою поправку?
Тенч лихорадочно пишет.
Уэнклин. Поддерживаю.
Уайлдер. Отлично! Я прошу председателя внести поправку на рассмотрение правления.
Энтони (глубоко вздохнув, медленно). Мы оказались объектом нападок. (Посмотрев на Уайлдера и Скэнтлбери с презрительной усмешкой.) Готов отразить их один. Мне семьдесят шесть лет. Я являюсь бессменным председателем Компании с момента ее основания - тридцать два года назад. На моих глазах Компания переживала всякое - и удачные годы и тяжелые времена. Я начал трудиться на благо Компании в тот год, когда родился этот молодой человек.
Эдгар склоняет голову. Энтони, крепко схватившись за ручки кресла,
продолжает.
На протяжении пятидесяти лет мне приходится иметь дело с рабочими. Я всегда принимал бой и ни разу не проиграл. Четыре раза я вел схватку с рабочими Компании, и каждый раз я брал верх. Здесь говорили, что я уже не тот, каким был прежде. (Посмотрев на Уайлдера.) Как бы то ни было, у меня еще достаточно сил, чтобы не отступать от своих убеждений.
Голос его крепнет. Открываются двойные двери, в комнату проскальзывает Энид,
следом - пытающийся удержать ее Андервуд.
С рабочими обращались справедливо, им прилично платят. Мы всегда были готовы выслушать их жалобы. Здесь говорили, что времена меняются. Может быть. Но я остался прежним. И останусь таким. Говорили, что хозяева и рабочие равны. Чепуха! В доме должен быть один хозяин. Когда сталкиваются двое, повелевать будет достойнейший. Говорили, что у капиталистов и трудящихся одинаковые интересы. Чепуха! Их интересы далеки, как полюсы. Говорили, что правление только часть машины. Говорили, что правление - только мускулы. Мы правим всем, мы решаем, что нужно делать, и мы должны это делать без страха и колебаний. Бояться рабочих, акционеров, бояться даже собственной тени - да никогда в жизни!
Он замолкает на мгновение, но, встретив взгляд Эдгара, продолжает.
Есть единственно верный способ обращаться с рабочими - держать их в железном кулаке. Все беспорядки, свалившиеся нам на голову, - из-за половинчатости и нерешительности нынешнего поколения. Из-за сентиментов, из-за мягкотелости, из-за того, что. этот молодой человек назвал бы политикой классового сотрудничества. Лес рубят - щепки летят! Все эти теорийки, что в моде у средних классов, этот социализм - или как это там называется - все это вредный вздор! Хозяева останутся хозяевами, а рабочие рабочими! Удовлетворите хоть одно их требование, и они сразу выдвинут еще десяток. Они ведь, как... (мрачно усмехаясь) как Оливер Твист, который просил еще немножко. Будь я на их месте, я поступал бы точно так же. Но я, слава богу, на своем месте. Попомните мои слова: уступите раз, уступите другой, и в один прекрасный день вы обнаружите, что почва ушла у вас из-под ног и вас затягивает трясина кризиса, а рядом барахтаются те самые рабочие, которым вы сделали уступки. Меня обвиняли в том, что я властолюбивый деспот, заботящийся только о своем достоинстве. Нет, я думаю о будущем страны, которую захлестывают черные волны смятения, которой угрожает власть толпы, то, чего даже представить себе немыслимо. И если хоть одним своим поступком я приблизил тот страшный день, мне стыдно смотреть в глаза ближним.
Энтони уставился прямо перед собой невидящим взором. Полнейшее молчание Из
холла входит Фрост. Все выжидающе смотрят на него.
Фрост (своему хозяину). Рабочие пришли, сэр. Провести их сюда, сэр?
Энтони (с отстраняющим жестом). Пусть подождут!
Фрост уходит. Энтони поворачивается к Эдгару.
Перехожу к нападкам, которым я тут подвергся.
Эдгар, который стоит неподвижно, потупясь, протестующе вытягивает руку.
Умерла женщина. Говорят, что я виноват в ее смерти. Говорят, что я виноват в том, что мучаются и голодают другие женщины и их дети.
Эдгар. Я сказал: "мы виноваты", сэр.
Энтони. Это одно и то же. (Голос его становится все громче и громче, волнение все более и более очевидно.) Разве я виноват в том, что в равной схватке, которую начал отнюдь не я, мой противник пострадал? Если меня сшибут с ног - а это может случиться, - я не стану жаловаться и звать на помощь. Я сам постараюсь встать. Так и он пусть не жалуется. Это честный бой. В другой раз подумают, прежде чем затевать ссору!
Эдгар (тихо). Разве это честный бой, отец? Посмотри на них и на нас. У них это - единственное оружие!
Энтони (угрюмо). А вы слишком малодушны, чтобы учить их, как пользоваться этим оружием! Нынче, кажется, пошла мода брать сторону противника. Я этому искусству не обучен. А в разногласиях между ними и профсоюзом я тоже виноват?
Эдгар. Существует такое понятие, как милосердие.
Энтони. Но превыше всего - справедливость.
Эдгар. Что справедливо по отношению к одному, сэр, несправедливо по отношению к другому.
Энтони (еле сдерживаясь). Вы обвиняете меня в несправедливости... это все равно, что обвинить в бесчеловечности... в жестокости...
Эдгар испуганно поднимает руку, остальные тоже задвигались.
Уэнклин. Успокойтесь, председатель!
Энтони (печально). И это говорит мой собственный сын! Это голос поколения, которое я не понимаю, - поколения мягкотелых.
Общий ропот. С громадным усилием Энтони берет себя в руки.
Эдгар (негромко). Отец, все, что я говорил, относится и ко мне.
Они обмениваются долгим взглядом, потом Энтони отмахивается, словно бы говоря, что дело не в личностях, и, покачиваясь, как от головокружения, прикладывает руку ко лбу. Присутствующие бросились было к нему, ко он жестом