Шведские остановки
Шрифт:
Помню, как в первый день пребывания здесь решили мы посмотреть смену королевского караула. Это красочное музыкальное действо собирает множество зевак - туристов, мальчишек, просто прохожих горожан. Отряд человек в сто церемониально, торжественно идет по улицам под бравурную маршевую музыку, ослепительно блистая латунными инструментами, знаками отличия, расшитыми мундирами. Несут начищенное оружие, какие-то регалии на шестах, трезубцы не то лиры с колокольчиками и еще чем-то звенящим. Лица офицеров и солдат непроницаемо серьезны, и столь же серьезны полицейские на площади перед королевским дворцом.
И вот неожиданно стал я свидетелем скандального поступка какого-то прохожего - пожилого, странно дергающегося человека
Лица полисменов оставались столь же неприступно серьезными, прохожие, казалось, были даже рады потехе, и только когда этот психодиночка отошел в сторону и, шагая мимо толпы, снова завел свое, раздались возмущенные голоса. Его окружила группа туристов из ФРГ. Какие-то седые дамы протестующе кричали "найн!", "демократишен!" и еще что-то, пытались даже достать оппонента своими легкими зонтиками. А группа молодых волосатых парней, оживленно жестикулируя, спорила подле, обсуждая, должно быть, проблему - демократично ли будет намять бока человеку, провозглашающему чересчур недемократический лозунг? Многие в толпе смеялись над редкой уличной сценкой, и только полицейские оставались невозмутимо безучастными к вопиющему нарушению традиции...
Швеция по форме правления - конституционная монархия, в которой власть короля традиционно ограничена риксдагом. Торжественная смена караульных постов у королевского дворца - тоже дань традиции, существующей почти во всех странах, сохранивших до наших дней августейшие, чаще всего номинально правящие семейства. В последнее время на Западе стало модным презрение ко всем традициям, в том числе самым древним и вполне, казалось бы, безобидным. Недавно вот прочел в газете, как группа молодых людей оскорбляла и оплевывала английских национальных гвардейцев, стоящих на часах, а одна экзальтированная девица не только сорвала медвежью шапку с головы недвижимого и ни в чем не повинного караульщика, но и раздавила своим каблучком палец на его ноге.
Впрочем, замечу, что скандальные эпизоды, нарушавшие самые святые традиции, случались и в старину. Основателем теперешней династии шведских монархов был не швед, а француз Жан Батист Жюль Бернадот, он же принц ронте-Корво, известный наполеоновский маршал и франкмасон. При Наполеоне выдвигались, несомненно, люди незаурядные, яркие, и Бернадот, как большинство других полководцев Бонапарта, в начале французской революции служил в небольшом чине. Смелый, честолюбивый и ловкий француз пришелся шведам в буквальном смысле ко двору. В 1810 году он был усыновлен престарелым королем Шве^ции Карлом XIII и по специальному решению риксдага стал наследником престола. Сделавшись фактическим главой государства и будучи дальновидным, умным политиком, Бернадот порвал с Наполеоном и заключил союз с Россией, потом с Англией. После смерти своего приемного батюшки он несколько десятилетий благополучно просидел на троне под именем Карла XIV, ни разу не воевал, положив начало знаменитому шведскому нейтралитету, и дожил почти до середины девятнадцатого века. А когда приступили к омовению и бальзамированию августейшего тела, шведский двор был неожиданно эпатирован и с трудом вышел из шокового состояния - на руке их обожаемого короля оказалась плохо вытравленная татуировка "Смерть королям!"
...Вечер у Рольфа Бернера. Этот стокгольмский журналист прям и резок в оценках, серьезен в подходе к большим вопросам откровенен и последователен в разговоре, а мне такие люди нравятся. Рольфа волнуют политические, социальные
Рольф считает, что коллективизация была исторически неизбежной, единственным для нас способом покончить с массовой бедностью, отсталостью в земледелии, чересполосицей, все время подчеркивает роль колхозного строя в судьбах страны и людей.
– Без него было бы куда трудней справиться с Гитлером, - говорит он. И какой бы был это сейчас колхоз, если б он не потерял в войну сто шестьдесят мужчин!
Живет Рольф Бернер в стокгольмском пригороде Накке-"ленточном городе", к которому примыкает большой лес, покрывающий береговые скалы Сальтшена.
– Идемте, - приглашает хозяин.
– Не пожалеете.
Внизу, у корней могучих стволов, было сумеречно и влажно, как в тайге, а на вершинах, в лучах закатного солнца, еще пели птицы.
Надо бы сказать тут о стокгольмских птицах.
В городе их тьма-тьмущая. И не сизарей, не галок, не воробьев - типично городских птиц, а самых настоящих лесных пернатых. Вот стайка синиц обрабатывает кустарник среди шумной улицы, вот вровень ,с моим окном спиралью поднимается по сосновому стволу поползень, обирая свои старые захоронки, вот выводок дроздят во главе с хлопотливой мамашей роется в земле под скамейкой, на которой сидят люди. Летом сорока редка, а в Стокгольме эти белобокие крикуньи стрекочут повсюду и больше всего любят посудачить на заборах, покачивая своими черными ромбическими хвостами и воровато озираясь. А однажды в городском шуме я услышал знакомые глухие звуки, будто дятел долбил неподатливую сухую древесину.
Откуда тут дятел, если кругом дома, провода и автобусы? Но это был действительно он. Вершина одинокой сосны виднелась из-за крыши, и большая пестрая птица старательно долбила голый, умерший сук. И совсем уж я подивился, увидев в сумерках, как меж старых вязов вокруг нашего посольства бесшумно летает сова,
Больше всего в Стокгольме, однако, чаек и уток. Ну, чайку-то и ее манеры все знают.
Сильные, острокрылые птицы парят и прядают над водой, бросаясь за куском хлеба или рыбешкой, пронзительно кричат, ссорятся между собой' из-за всякого пустяка. В Стокгольме чайки чувствуют себя хозяевами садятся на фонарные столбы, шныряют меж фонтанных струй, ходят по улицам, как у нас голуби, даже погуще.
Но самое, пожалуй, поразительное в пернатом населении Стокгольма утки. Увидев их в первый раз, я подумал, что это домашние.
Лежат рядком на газоне, в Двух шагах от них прошмыгивают автомобили, топают прохожие, а они спят себе, безмятежно запустив головы под крыло. Их тоже будто бы не замечают: никто не смотрит на них, не пугает, не фотографирует, и утки лениво поднимаются с места лишь тогда, когда стрекочущая машинка для стрижки газонов осторожно толкает их в бока.
По оперению селезня я узнал, что это сизые дикие кряквы, и вспомнил, как несколько лет назад мировую прессу обошел один стокгольмский снимок фоторепортер зафиксировал цепочку уток, невозмутимо и важно переходящих большую улицу. Не знаю, какой там огонь горел в светофоре, но все движение остановилось. Дикие утки в Стокгольме кормятся, зимуют, выводят на шхерах залива и озера потомство. Они не одомашнились, но и дикими их уже едва ли можно называть. Ручными тоже, потому что никто не пытается их взять в руки. Скорее, это особые городские птицы, которым нет никакого дела до того, что рядом живут торопливые бескрылые существа со всеми их шумными машинами...