Швейцарские горки
Шрифт:
Ледников вдруг понял, что увиденное его неприятно кольнуло.
— И что же мы имеем? — поинтересовался Немец. — Что ему тут надо?
— Ну, друг семьи как-никак, — нехотя сказал Ледников. Пускаться в объяснения у него не было никакого желания.
— Вот именно как-никак! — скривился Немец. — Есть предложение… Мы проникаем в дом без предупреждения и пытаемся услышать, что этот дядя говорит.
— Подслушать, — поправил его Ледников.
— Вот именно. Тем более, видишь, они даже дверь не закрыли. Входи — гостем будешь.
Дверь в дом действительно осталась
— У меня есть предчувствие, что мы услышим много интересного, — заключил Немец.
— И полезного.
Из прихожей они действительно могли слышать все, что говорилось в большой комнате. Ледникову даже была видна часть комнаты. Женя сидела в кресле, опустив голову, а Сухоцкий ходил по комнате, то появляясь в поле зрения Ледникова, то пропадая.
— …разве вы сможете жить здесь? Жить и знать, что сюда подло заманили отца, что здесь его довели до смерти?
— Но вернуться в Россию, где его объявили преступником… — не поднимая головы, едва слышно сказала Женя.
— Это тоже невозможно. Да и зачем? Что вам делать в России? Там сейчас новая семья Всеволода Андреевича начнет хапать все, что от него осталось. Начнется дележ имущества по-советски. Вы не представляете, через что вам придется там пройти!
— И куда мне деваться?
— Давайте уедем… Вместе…
— Вместе? — поразилась Женя. — Но куда? Когда?
— Прямо сейчас. А куда? Да куда угодно! Хотите в Париж. Через три часа мы будем там, и все, что вам пришлось тут пережить, будет позади! А потом мы можем отправиться еще куда-нибудь. И со временем все, что здесь творилось, забудется, как кошмарный сон!
Немец, глядя на Ледникова, удивленно приподнял брови.
Сухоцкий остановился прямо перед Женей, закрыв ее своей спиной от Ледникова.
— Женечка, дорогая! Подумайте, что вас здесь держит? Я сделаю для вас все!
Женя что-то негромко ответила.
— Какие обязательства! — вскричал в ответ Сухоцкий. — Какие у вас могут быть обязательства перед этим человеком? Неужели вы думаете, что что-то для него значите? Вы были только нужны ему для каких-то темных закулисных дел. Я уверен, он причастен ко всему, что случилось с Всеволодом Андреевичем. Это и его рук дело!
Немец поднял палец, а потом несколько раз ткнул им в сторону Ледникова: мол, речь о тебе, друг милый!
Ледников согласно прикрыл глаза — обо мне, обо мне…
Вдруг Сухоцкий опустился на колени перед Женей, схватил ее за руки и, задыхаясь, словно бредя, прерывисто заговорил:
— Дорогая моя, неужели вы не видите, что я люблю вас? Люблю давно, страстно, безнадежно! Еще с тех пор, когда вы были тоненькой, нескладной девушкой! Я не мог никому об этом сказать! Никому не мог в этом признаться. Тем более, Всеволоду Андреевичу, для которого я был учеником и другом… Но вы, вы всегда были моей мечтой, самой страстной, самой заветной! Я перенес все муки молчания и невозможности признаться в своих чувствах, ваше замужество… О, как я страдал! Вы не можете себе даже представить моих страданий и унижений!
Сухоцкий уткнулся Жене в колени, потом принялся целовать ее руки. Она смотрела на него с изумлением и
— Вы ничего не знали, не видели!.. О, я научился скрывать свои чувства! Я таился от всех. И все ради вас. Но сегодня нам уже ничто не может помешать. Давайте уедем, и вы увидите, как я люблю вас!
Стоя на коленях, Сухоцкий все сильнее и сильнее прижимался головой к ногам Жени.
— О, сколько я мечтал о таком мгновении!.. Когда я смогу приникнуть к вам, обнять, прижаться…
На лице Жени был уже написан откровенный ужас. Она тщетно пыталась сильнее вжаться в спинку кресла, отдирала от себя пальцы обезумевшего Сухоцкого …
Ледников шагнул в комнату, несколько раз громко хлопнул в ладоши, неприятно насмешливым голосом произнес:
— Вставайте, господин Сухоцкий. Пора нам с вами объясниться.
Сухоцкий испуганно вздрогнул, потом замер. Наконец, он медленно оторвал голову от колен Жени и так же медленно повернул ее в сторону Ледникова.
— Давайте-давайте, — поторопил его Ледников. — В таком положении разговаривать неудобно.
Сухоцкий опустил голову и не спеша поднялся. Запахнув пальто, он молча сел в кресло. Видимо, ему было тяжело говорить.
Немец не стал входить в комнату, а остался стоять в проеме двери, облокотившись плечом о косяк.
— Давайте на время отвлечемся от любовных порывов, — с еле заметной усмешкой сказал Ледников. — У нас будет еще время к ним вернуться. Меня интересует другое — ваше участие в убийстве госпожи Разумовской и аресте господина Абрамова.
Сухоцкий молчал, все еще тяжело и порывисто дыша.
— Ну, что ж, я понимаю, вам сейчас говорить трудно, после этаких-то любовных сцен отдышаться надо. Ну, дышите, я подожду, — улыбнулся Ледников.
Он достал из кармана ручку и что-то записал прямо на лежащей на столе газете. Потом положил ручку на стол и повернулся к Сухоцкому.
— Ну, пришли в себя? Не совсем? Тогда, послушайте пока меня… Я изложу диспозицию, чтобы вам было понятно — отмолчаться вам вряд ли удастся. Чтобы не выглядеть сумасшедшим, который разговаривает сам с собой, я буду излагать эту историю присутствующему здесь моему товарищу, — кивнул он на Немца. — К тому же, я думаю, он в силу бойкости характера и живости мысли будет задавать мне наводящие вопросы.
Ледников постоял перед Сухоцким, разглядывая его с высоты своего роста, а потом удрученно сообщил Немцу:
— Это моя ошибка, что мы не занимались господином Сухоцким вплотную сразу. А зря. Каюсь. Ну-с, начнем с самого начала. С золотых студенческих лет…
Поступив на физический факультет университета, Руслан Сухоцкий, приехавший в столицу из Ростова, стал учеником Всеволода Андреевича Абрамова, хотя разница в возрасте между ними была совсем не велика — каких-то десять лет. А со временем они и вовсе стали людьми одного поколения. У студента Сухоцкого не было большого таланта ученого, зато была хватка, предприимчивость и умение решать вопросы. Абрамов его за эти качества, которыми и сам был не обделен, весьма ценил. Талантливых студентов на факультете было немало, способных быть организаторами в науке — единицы.