Сибилла Мадруццо

Жандарм шумно приветствовал Франка Брауна; он сидел с хозяином гостиницы у стола, пока Тереза носила еду. Он, кажется, очень гордился своим новым шлемом и сказал, что в жизни не хотел бы забыть ту ночку, когда с одним парнем пропил на пари старый. Он восхищенно глянул на Франка Брауна — да, вот это был парень!

Франк Браун не был в настроении ни петь, ни пить. Болтовня Дренкера тяготила его, поэтому он увел разговор в сторону:

— Старая попрошайка — ваша приятельница?

Пограничник ответил:

— Конечно, приятельница. Но она не такая уж старая: всего на пару лет старше меня и на добрый десяток лет моложе Раймонди!

Он повторил это трижды, чтобы хозяин мог его понять. Он кивнул утвердительно:

— Она только выглядит такой дряхлой.

Дренкер

— Сибилла выглядит на все восемьдесят, или на сто, или на сто двадцать. Впрочем, это одно и тоже. И все-таки это правда, что мы все трое были в нее влюблены!

Франк Браун обрадовался, что вино и шлем были забыты. Он быстро спросил:

— Трое? Кто же это был влюблен в старуху?

— Так не в старуху же, — в молодую Сибиллу! — поправил его Дренкер. — Мы трое были влюблены: Раймонди, Уффоло и я — три бравых императорских стрелка! Лучших поклонников не имела ни одна потаскушка в Валь ди Скодра — а, Раймонди? Но скверно все это кончилось, и бедная Сибилла до сих пор таскает свой крест. Ибо тогда, сударь, она была стройной, прямо как елочка, и не было лучшей девчонки в целом Тироле. Когда бедняга Уффоло так плачевно погиб, вот тогда у нее и сделался горб.

— Так расскажите же, — настойчиво попросил Франк Браун.

— Рассказать — да, это целая история! — воскликнул Дренкер. — Но не в сухую же! — Он слил последние капли из бутылки в свой стакан.

Франк Браун велел хозяину принести пару бутылок «Вино Сенто» из Тоблинских виноградников. Он водрузил их рядышком перед жандармом. Дренкер было предложил ему присоединиться, но тот отказался:

— Нет, сегодня я не хочу пить...

Дренкер покачал головой:

— Забавные вы люди, ученые господа! То вы пьете, как десять морских капитанов, а то вдруг — ни капли! В этом нет никакого смысла.

— Нету, — подтвердил Браун, — в общем-то действительно никакого смысла нет. Но сейчас пейте вы, Дренкер, и расскажите мне о трех поклонниках юной Сибиллы Мадруццо.

Жандарм высморкался и закурил свою трубку. Он поднес стакан к губам, выпил и одобрительно пощелкал языком.

Потом он начал. Он рассказывал громко, живо, короткими фразами. По ходу рассказа то и дело обращался к хозяину гостиницы:

— Так ведь было, Раймонди?

Тот молча кивал или ворчал сквозь зубы:

— Да.

Алоиз Дренкер начал так:

— Тому уже будет тридцать лет. Мы все трое служили в Боцене и были лучшими на свете друзьями. Уффоло — он тоже был из Валь ди Скодра; там, у выхода на церковную площадь, стоял домик его родни. Теперь он давно развалился: бедный Уффоло лежит на кладбище, а его родичи все в Аргентине. Никого здесь не осталось из всего рода! Так вот, мы трое были имперскими егерями в Боцене; Уффоло и я были унтер-офицерами, а Раймонди стал уже фельдфебелем. Да, старый? Когда двое получали отпуск, они ездили домой, и несколько раз я бывал с ними. Так как, знаете, у меня дома не было, покойная приемная мать нашла меня около уличной канавы и в страхе скорее убежала со мной оттуда. Так что я слонялся, дрался с чужими людьми, и хорошо мне становилось только в своей компании. Имперские егеря — вот была моя семья — и отличная, верно, Раймонди? Черт побери, лучшей роты нигде в мире не найдешь! Так вот, пару раз ездил я с друзьями вниз, в Валь ди Скодра — да, разок с Раймонди и дважды с Уффоло. Ну, можете представить, как люди смотрели, когда мы появлялись. Вся деревня пялилась на нас. А мы трое — все трое не спускали глаз с Сибиллы, и каждый делал все, чтобы ей понравиться.

Но ни один из нас не говорил ни слова, ни друг другу, ни девушке. Каждый соображал и строил свой план, но никто не выдавал себя. Мы писали ей все трое — порознь, и она нам писала, но, знаете ли, всегда троим вместе. Ну, как-то зимним вечером, когда мы сидели в кабачке у Госсенфассера, Уффало и говорит, что он хочет попросить отставку и больше не тушеваться. Я подумал — это он меня задирает и спросил его, не черт ли его подкалывает. Тут оно и вышло! Он говорит, что любит Сибиллу, хочет на ней жениться и завести свое хозяйство в Валь ди Скодра. Он уже писал своей матери — отец у него умер — и она согласна передать ему усадьбу. И в очередном отпуске он хочет поговорить с девушкой. Тут встрял Раймонди! Да ну, нечего тебе стыдиться, старый, ведь так это и было! Так как, знаете, он еще не был знаком с красоткой Марией, дочкой бригенского директора школы, которая потом стала его женой и матерью Терезы. Тогда у него в мыслях была только Сибилла, опять Сибилла! Разве не так, старый? И вот он перебил Уффоло и сказал, что ему не следует и думать о девушке. Он сам должен ее взять, и никто другой! Он же старший, и к тому же фельдфебель — тут уж и я не мог удержаться. Старше или моложе, фельдфебель или нет, это все безразлично, сказал я. Я тоже люблю Сибиллу и хочу ее иметь, и никакой черт меня о чужих делах не озаботит. Я орал, Раймонди рычал, Уффоло прямо выл, и, прежде чем опомнились, мы уже сгребли друг друга за волосы и молотили кулаками, так что это была потеха... Тут заглянул один лейтенант и прервал потасовку; так мы получили все трое одинаковый срок на гауптвахте, чтобы поразмыслить о своей любви и глупости. Когда мы вышли, наш пыл сильно убавился, и мы увидели, что и впрямь глупо вздорить из-за девушки, которая может достаться только одному из нас. И мы решили предоставить выбор самой Сибилле и для этого в следующее сентябрьское увольнение поехали втроем в Валь ди Скодра. Между делом договорились, что никто не станет писать ей отдельно; так мы ей и писали вместе и посылали ей к Рождеству и к Пасхе совместные подарки. Да, это были, конечно, мелочи — шелковый головной платок или серебряная цепочка, серьги — но Сибилла хранит их до сих пор, и письма тоже. Итак, настала весна и лето, и все мы чувствовали себя неуютно. Ни один не доверял другим, и через каждые пару дней мы клялись друг другу, что не пишем тайком отдельных писем. Наконец, пришло время маневров и затем день, когда мы получили отпуска. Нелегко было добиться, чтобы нам пойти вместе, так как Раймонди и я были в одной роте, — но, наконец, и это удалось. Эту поездку я до конца дней не забуду! Никто не говорил лишнего слова, и каждый делал вид, будто он рад общаться с другими. Я думаю, это было как униформа, которая объединяла нас, а то бы мы опять передрались, как тогда вечером в кабачке.

Случилось так, что почтовая карета в долину временно не ходила, и мы не стали дожидаться, пока она пойдет. Мы промаршировали всю дорогу и пришли поздно ночью. Раймонди пошел к своим родителям, Уффало — домой, и я с ним. Но заснуть я не мог ни на миг, все время боялся, вдруг мой товарищ встанет и отправится к дому Мадруццо. А с ним было то же самое. Едва рассвело, мы вскочили, чтобы перехватить Раймонди. Только мы подошли к его дому, как он выскочил — наверное, с теми же мыслями... И тогда мы увидели, что еще слишком рано, чтобы идти к Сибилле, тем более — было воскресенье. Мы зашли к Раймонди позавтракать. Потом Уффоло встал перед зеркалом — ведь мы при подъеме так спешили, что едва успели причесаться. Он брился и прихорашивался — и тут оказалось, что мы все-таки добрые друзья-товарищи. Раймонди притащил все, что у него было: ваксу для сапог, щетки, гребни, даже помаду для усов, и мы помогли друг другу начиститься как можно лучше. Имперский егерь должен быть бравым, верно, Раймонди? Так и время прошло быстрее, чем мы думали. Там вышли родители Раймонди, и мы должны были еще раз с ними выпить кофе. Наконец, мы собрались, срезали в садике несколько роз на шапки и пошагали к дому Мадруццо. Но еще не подошли, как Уффало кричит:

— Вон она идет!

И верно, она стояла перед нами в оливковом саду, смеялась. Она была в воскресном платьице, и такая была чистенькая да хорошенькая, что сердце радовалось. Но при этом оно так билось, и я так трусил, что едва отважился шагнуть вперед. Но и с двумя моими товарищами было не иначе, и они остолбенели, как я. Раймонди шепчет:

— Ребята, я старший!

— Да, — говорю, — конечно, ты, но...

А он:

— Смирно, и слушай, что я говорю! Мы же решили: тот ее получит, кого она захочет. Но двое других не должны стать врагами, а должны остаться хорошими друзьями, как всегда.

«А ты в своем деле уверен, что ли?» — думаю. А сам был тоже уверен в своем, потому что поверил, будто она мне улыбнулась, а не другим... Поэтому говорю:

— Под козырек, — и салютую ей.

Уффоло — ни слова, и тоже руку под козырек.

— Хорошо, — это уже Раймонди говорит, — вперед, марш! Я сам ей скажу, ведь я старше и я фельдфебель.

Это мне совсем не нравилось, но что тут поделаешь, коли он широко зашагал к ней, а мы двое побежали за ним, чтобы не отстать. Мы поздоровались, и Раймонди хотел начать объяснение. Но ничего не вышло. Чернявая Сибилла захохотала, протягивая нам руки, и спросила, как у нас дела, и сказала, как здорово, что мы все вместе пришли в отпуск. Она благодарила нас за письма и подарки и сказала, что каждому сплела по часовой цепочке из своих волос. Так мы беседовали, и собственно ничего и не сказали, только Сибилла смеялась и болтала, а мы стояли, словно деревенские дурачки и глазели на нее. Я сообразил, что это срам для имперских егерей, и толкнул Раймонди, чтобы он говорил. Но он словно и не заметил. Тогда я шепнул Уффоло: