Сибирь 2028. Армагеддон
Шрифт:
Но вскоре тип угомонился. Я с тоской смотрел на спящую Ольгу. Весь остаток дня она упорно делала вид, что меня не знает. Зачем же так? Сама ведь начала. А может, не стоит идти в Снегири? – с каким-то содроганием подумал я. Нужно ли гоняться за миражами, когда все, что тебе нужно, находится здесь и сейчас?
Мысль обживалась в голове, уже не казалась вздорной. С ней я уснул.
А проснулся, когда вновь разверзлись врата ада!
Дикие вопли, рычание, брызги крови! Не может быть, да сколько же можно! Лаял взбудораженный Молчун. Я подскочил, передергивая затвор автомата. Происходило что-то ужасное. В зыбком пламени костров, горящих по углам вестибюля, метались раскоряченные тени, набрасывались на людей, впивались в них клыками. Многие не успевали подняться, другие спотыкались о соседей, снова падали, кричали от страха. Паника достигла апогея, никто не понимал, что происходит. В этом районе не было зараженных! Они не могли напасть! К тому же посты, часовые должны были хотя бы выстрелить! Действительность оказалась шокирующей. Нападение было не извне, а изнутри, несчастных рвали в клочья свои же вчерашние товарищи! Ума, конечно, палата у местного руководства. Отступая из Пашино, люди тащили на себе не только раненых и страдающих «традиционными» заболеваниями, но и укушенных зараженными! Вместо того чтобы пристрелить или хотя бы изолировать… Надеялись вылечить? Уступили причитаниям родственников? В вакууме жили последние двенадцать лет?! Этой ночью «преобразились» не меньше двух десятков больных! Вырвались из огороженной зоны, разбежались по периметру, чтобы вырваться смогли немногие – и пошли кромсать своих близких!
– Ко мне… – шипел я, пиная Ольгу и Кузьму. – Вставайте, беда пришла…
Творилось что-то несусветное. К нам уже прорвались двое, я встретил их пулями. Фонаря не было, ориентироваться невозможно. Палить куда попало – положишь простых людей. Отшатнулась Ольга, когда к ней бросилось забинтованное чудище. Но что-то прочирикал Кузьма, метнулся болезному под ноги, а когда тот рухнул, я вдребезги разнес ему череп прикладом. Отдохнули, называется… Мы сбились в кучу, отходили к выходу, и если к нам кто-то кидался, валили его короткими очередями. А вокруг разворачивалось кровавое побоище. Еще вчера безжизненные, анемичные люди – сегодня обретали невиданную силу. Хрустели кости, ломались позвоночники, обрывались сдавленные вопли. Хлопали отрывистые выстрелы – люди с оружием пытались сопротивляться, но это были лишь слабые очаги. Кому-то удалось вырваться – он уносился прочь, крича от ужаса. У большинства просто не было сил куда-то бежать, и они находили свою смерть там, где спали. Пробиться к выходу не удалось, нас оттеснили в угол. С нами были еще какие-то люди. Из-под самого носа «новообращенный» упырь вырвал истошно голосящую женщину. Она умоляла: «Сережа, не надо, Сережа, не делай этого!!!» – и подавилась собственным криком. Я отправил упыря по адресу (тот свет, до востребования), ударом пятки вынес доску, которую недавно приколотили. Мы вываливались на улицу. Я за шкирку выбросил очумевшего Кузьму. Выскочил Молчун, стал метаться кругами. Ольга, хлюпая носом, строчила из автомата. Я схватил ее сзади за талию, выпали оба. За нами выбрались еще двое, но пробежали лишь пару метров – их смела группа зараженных, пустившаяся в погоню. Мы удирали по пустырю в неизвестном направлении. Восставали из мрака белесые руины кинотеатра «Космос». Ольга хрипела, что у нее кончились патроны. Я обернулся. За нами сплоченной кучкой неслись пятеро или шестеро. Просто спринтеры какие-то! Мы удалились от Ледового дворца уже метров на полтораста.
– Уходите, прикрою! – Я приотстал, сел на колено, чтобы руки не дрожали. Автомат выплюнул две пули и заткнулся. Дьявол! Из тесной группы кто-то выпал, покатился, волоча за собой клубы пыли. Остальные летели на меня – озверевшие, безмозглые, обладающие завидным аппетитом. У них в крови – если кто-то убегает, то нужно обязательно догонять. Я уже не успевал сменить магазин. До гранаты тоже не дотянуться…
Огненный цветок расцвел в гуще бегущих! Из «Мухи» саданули, сообразил я. Вурдалаков разбросало! Взметнулись комья глины. Мне в лоб ударил невесть откуда взявшийся огрызок сучковатой доски, и я опять потерял сознание…
Над головой мерцала широкая труба. За трубой – вторая. За второй – третья. За третьей это дело обрывалось, и начинался низкий потолок, на котором висели клочья сырой штукатурки. Такая же бахрома облепила стены, надо мной, дальше, везде… Изгибаясь под прямыми углами, трубы уходили вдаль, терялись за поворотом. Пахло сырой известкой и гнилью.
Буквально рядом проходил коридор, а я лежал в глубокой нише. В голове горела керосиновая лампа (ладно, не свеча) – просто роскошь в наше время. А через коридор – в нише напротив – потрескивал маленький костер. Оттуда неслась приглушенная речь.
Я привстал на локтях, дождался, пока замрет карусель в голове. У костра сидели двое. По бледному челу Ольги метались отблески костра. Какой-то тип, пристроившийся рядом с ней, а ко мне спиной, ворошил угли куском арматуры. Со спины он походил на лешего. Маленький, в лохмотьях, с сосульками на голове, торчащими в разные стороны. Чуть поодаль свернулись калачиками Кузьма и Молчун, спали беспробудным сном.
Разговор носил мирный характер, и я не стал делать резких движений. Негромко кашлянул, чтобы привлечь внимание к своей неброской персоне.
Мой призыв остался без внимания. Немудрено. Мы были не одни в этом подземелье. За стеной раздавался стук, кто-то монотонно хныкал, рассерженный голос грубо и хрипло вещал на командной ноте. Детские голоса перебивали, оправдывались. Детские?
Два извечных вопроса бытия: ГДЕ Я? и КТО ЗДЕСЬ? Я кашлянул громче, с вопросительными интонациями. Ольга вскинула голову. Ее лицо немного прояснилось. Она подобралась на корточках.
– Ну, наконец-то, не прошло и недели. Ты в порядке?
Я потрогал шишку на лбу. Болела, сволочь. Здоровая. В полчерепа.
Я открыл рот, чтобы ответить, что я всегда в порядке, но тут началось!
Уродливые коротышки выскакивали из закутков, окружили, загалдели. Я дар речи потерял от изумления. Появились взрослые. Тоже невысокие, одетые в рубище, страшноватые. Настолько же любопытные, как их чада. Уставились на меня и стали что-то живо обсуждать. Я различал отдельные слова, но в общую направленность беседы не вникал. Это были довольно странные мутанты. С телами у них все обстояло в порядке – проблемными зонами были головы. Они казались треснутыми, состоящими из двух недобитых половинок. Словно каждого из них в далеком детстве тюкнули топором по макушке, дали стечь мозгам, а образовавшийся разрез залили лаком. Разрез доходил до переносицы, дальше все было нормально. Впрочем, относительно: носы у уродцев отсутствовали, щелочки глаз окружала дряблая кожа, а рты, лишенные губ, практически не закрывались, и оттуда торчало все, что угодно, но не зубы. Разводы мелких морщин окончательно коверкали лица. И хотя на головах у аборигенов что-то росло, это не делало их привлекательнее.
– А ну марш отсюда! – воинственно рыкнул трескучий глас.
Толпу будто ветром сдуло. Мне понравилось: дисциплина – как в войсках древности (некоторых). Все знают, кто вожак стаи и чье сало лучше не есть.
Ольга присела на корточки, взяла мою руку.
– Лежи уж, Карнаш, а то вид у тебя какой-то бледный. Сейчас тебя покормят, и все будет хорошо. Можешь познакомиться – Борис Гурьянович, наш добрый ангел. Он из местных. Следил за людьми, оккупировавшими Ледовый дворец, и спас наши жизни. А еще он любезно согласился довести нас почти до места назначения. Представляешь?
Я вздрогнул.
– Надеюсь, мне не надо вставать, собираться?..
Она не заметила болезненной иронии.
– Лежи, лежи. Сейчас принесут покушать…
«Добрый ангел» был страшнее 12-балльного землетрясения. Его физиономия состояла из отдельных сегментов разных оттенков и толщины, была приплюснута и разрезана не до переносицы, как у сородичей, а до самого рта, благодаря чему отверстия, символизирующие ноздри, оказались на разных берегах застывшей реки с крутыми обрывами.
– Здорово, приятель, – проскрипел урод, нависая надо мной зловещим гоблином. Рот оскалился в дружеской улыбке, наружу вылезли два желто-зеленых клыка.
Я сглотнул.
– Здрасьте…
Меня кормили почти съедобным мясом. Пусть со специфичным ароматом, но в меру жующимся и прожаренным.
– Наворачивай, наворачивай, – добродушно пыхтел Борис Гурьянович, поглядывая на меня без всякой неприязни. – И не спрашивай, что это – все равно не скажу. Но дам подсказку – не собака и не человечина.
Я глотал кусок за куском, совершенно не переживая, как они поведут себя в желудке. А Борис Гурьянович скреб трещину на макушке и тихо ворковал: