Сибирь
Шрифт:
Акимов снял шапку, пальто и, когда присел к столу напротив Прохорова, по его синим глазам, увеличенным стеклами очков в золотой оправе, понял: ждать от Прохорова радостных вестей не приходится. В глазах его стояла грусть.
— Как Лихачев, Сергей Егорыч? — спросил Акимов, боясь своего вопроса.
— История. Целая история, — отведя глаза в сторону, сказал Прохоров.
— Поведай, пожалуйста, — нетерпеливо попросил Акимов.
— Произошло всего две недели назад. Я зашел к нему, и снова первый вопрос был о тебе: "Где Ванька?
Неужели погиб в снегах Сибири?" Я успокоил "его, но в ответ услышал просьбу, которая сразила меня. "Господин Прохоров, — сказал
— Ну, не знал я, не знал, что Венедикт Петрович в Питере. Уж что б ни случилось, а хоть на час — на два я повидал бы его, — перебивая Прохорова, упавшим голосом сказал Акимов.
— Нет, Иван, не повидал бы. Он умер.
— То есть как умер? — Акимов даже встал — столь поразила его эта весть.
— Умер. Как умирают на этом свете все без исключения.
— Когда? Откуда это известно?
— Известно, Иван, из самого верного источника.
Как раз вчера по нелегальным каналам поступило письмо от питерских товарищей. Они сообщили, что после приезда из Стокгольма Лихачев прожил только три дня.
Его возвращение на родину, как и смерть, власти постарались замолчать. Ни одна петроградская газета не напечатала о нем ни строки. Похоронили его в страшной спешке, на каком-то дальнем кладбище, среди безвестных мещан и торговцев.
— Сволочи! Негодяи! Подлецы! — Акимов сжал кулаки, заметался по комнате, чувствуя, что от гнева свет меркнет в его глазах.
— А чего еще можно было ждать, Иван? Во всем есть логика, и здесь она существует тоже, — рассудительно сказал Прохоров, дав Акимову немного успокоиться.
— Да, логика есть, но есть, по крайней мере, должна быть и элементарная порядочность. Как можно так?
Неужели ни у кого не шевельнулась совесть?
— Совесть, Иван, понятие не абстрактное. Совесть для тебя — одно, а для них, для столпов царского порядка, — совсем, совсем другое.
— Да, да, ты прав, Сергей Егорыч. Когда же мы посетим опечатанный тобой кабинет Лихачева?
— А вот пообедаем и отправимся.
Трудно было поверить, что Венедикт Петрович никогда уже не вернется ни в этот кабинет, ни в какой другой. Здесь все, все напомнило Акимову дядюшку, умевшего всюду создать для работы максимальные удобства. Кроме обширного письменного стола с тумбами и специальной подставки к нему, на которой он расстилал свои многочисленные карты, в простенке между широкими окнами, выходившими в парк, стояло бюро, за которым Лихачев работал стоя. Сразу за столом тянулись шкафы, забитые книгами и связками папок. Справа от стола во всю стену висела похожая на разноцветный ковер карта Российской империи. Лихачев и в минуты отдыха подолгу смотрел на нее, мысленно переносясь то в один конец России, то в другой.
У стены, против книжных шкафов, стоял широкий кожаный диван с кожаными подушками, а у изголовья — низкий, продолговатый стол, заваленный газетами — шведскими, русскими, английскими, французскими. Лихачев никогда не читал газет специально. Он бегло просматривал их в перерыве между работой над своими научными исследованиями.
Этот низкий столик, заваленный скомканными газетами, как-то особенно живо напомнил Акимову о жизнедеятельности и практическом характере Лихачева.
Став крупным ученым, Лихачев по восприятию жизни, по строгой реальности отношения к ней не переставал быть простым русским мужикам, который всегда отличался сметкой, острым пониманием существа дела, какими бы пышными словами оно ни было прикрыто.
"Газетки дядюшка скомкал, видно, неспроста. Досадили, наверное, чем-то, не иначе, как заврались пасчет безмерной преданности русских солдат престолу", — подумал Акимов.
— Неужели, Сергей Егорыч, он не оставил мне никаких наказов? — спросил Акимов, нарушив наконец молчание, которое подчеркивало всю глубину скорби, постигшей его так неожиданно.
— Мне ничего не передавал. Возможно, что-нибудь оставлено в столе, почти шепотом сказал Прохоров, так же, как и Акимов, переживавший сейчас какие-то особо сложные чувства.
— Посмотрим, — сказал Акимов и нерешительно отомкнул медным ключом центральный ящик стола.
В ящике лежали десятка два цветных карандашей, которые Лихачев всегда имел в достатке, даже в экспедициях. Они нужны были ему для работы над картами и зарисовками с натуры. Кроме того, он любил править свои рукописи цветными карандашами, порой не просто зачеркивая ненужное слово, а затушевывая его сплошь.
В глубине ящика, под клеенчатыми тетрадями, оказавшимися совершенно чистыми, Акимов нащупал довольно измятый лист бумаги. По верхнему краю листа коричневым карандашом было вычерчено:
"Расположение материалов".
Ниже, в рамке, значился порядок размещения, а столбиком шло перечисление папок и тюков:
1. Кетские дневники (первое путешествие).
2. Кетские дневники (второе путешествие).
3. Васюганье и васюганские торфяники.
4. Реки и Северный Морской путь.
5. Горные системы.
6. Угли Сибири.
7. Руды Сибири (с картами).
8. Полиметаллы.
9. Степи (с картами).
10. Средняя и Нижняя Обь (с картами).
11. Курганы (без карт).
12. Золото (с картами).
13. Археология, 1-й том.
14. Археология, 2-й том.
15. Леса Сибири (с картами).
16. Ангарские и Енисейские дневники.
17. Забайкальские дневники.
18. Алтай Горный.
19. Алтай Степной.
20. Газы (наблюдения и прогнозы).
21. Нефть.
Акимов впился глазами в листок, и по тому, как вздрагивали его руки, Прохоров понял, что найдена бумага большого значения.
— Вероятно, какие-то адреса? — заглянув в листок, спросил Прохоров.
— Нет, это перечень папок с материалами. Вероятно, Венедикт Петрович составил этот список для удобства, чтоб каждый раз не искать нужную папку.
— Дай посмотреть, — попросил Прохоров и, приблизив листок к очкам, принялся читать. — Да, конечно, он — этот список скорее всего держал под рукой. Видишь, тут есть своя система: номер шкафа, номер полки, номер связки, — сказал Прохоров и возвратил Акимову измятый листок.