Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова
Шрифт:
Нам объявили, что мы зачисляемся саперами. Затем нас разбили на две партии и объявили: в пути для всей дивизии будет невозможно подыскать квартир, а ночевать в степи плохо, поэтому мы и разбиваем вас на две партии.
Первую партию выстроили в колонну и отправили вперед. В скором времени двинулась и вторая партия, в которой был и я.
Прошли мы немного, вдали показались камыши. Только мы стали подходить, как заметили трупы расстрелянных первой партии. Расстрел был сделан из пулемета, так как на всех трупах виднелись раны в груди. Пулеметов и пулеметчиков не было видно: они были спрятаны
Мы начали разбегаться кто куда, и следовавший за нами отряд набросился на нас и начал рубить направо и налево. На меня один замахнулся шашкой. Здесь я потерял сознание…
Когда я очнулся, вокруг меня все было завалено трупами. Я ушел в деревню. В одной избушке старушка вымыла мне руку и перевязала. Пробыл я у нее двое суток.
Мне некуда было деваться, и я пошел обратно к Анненкову добровольцем.
Через этапную команду меня направили в 5-й полк. Всю дорогу у меня болел правый бок, но я пугался идти в лазарет.
Приехал в полк, и скоро полк пошел к китайской границе. Нас почему-то не пропустили в Китай, и наши части пошли обратно. Зимой мы молотили у крестьян хлеб и чистили арыки. Потом восстали и перешли к красным…
Личность и поведение этого маленького ростом, тщедушного, робкого, говорившего слабым голосом, постоянно пугливо озиравшегося свидетеля оставляли впечатление его невменяемости, и суд сразу понял это. И действительно, как можно оценить показания этого свидетеля, если они противоречили не только обвинительному заключению, по которому расстрел бригады был произведен в алакульских камышах и в районе реки Эмель, но и объективным данным. Елфимов неправильно называет даже расстояние от Уч-Арала до прибрежных камышей озера Алакуль, которое составляет около 110 километров и которое колонны обреченных не могли бы пройти даже за ночь. А ближе никаких камышей нет!
Если все-таки принять показания Елфимова о гибели бригады генерала Ярушина под пулеметами и казачьими шашками в алакульских камышах, то каких же 1500 солдат, указанных в обвинительном заключении, гнали на реку Эмель и забивали там суголами? Если допустить, что забитые на реке Эмель — ярушинцы первой группы, то тогда что за трупы видел Елфимов перед камышами? Елфимов показал, что после возвращения от китайской границы полк всю зиму 1920–1921 годов работал у крестьян на молотьбе хлеба и очистке арыков, а весной взбунтовался и перешел к красным. Но после вытеснения Анненкова в горы красные части заняли Уч-Арал, укрепление Бахты и другие приграничные населенные пункты. В этой обстановке возможность зимовки целого белого полка среди красных войск полностью исключается, и утверждение этого говорит о невменяемости или красного командования, или свидетеля Елфимова, что наиболее вероятно. Да и о какой вменяемости Елфимова, о какой вере его показаниям можно говорить, если тот даже путал, куда он был ранен: то говорил, что в руку, то в правый бок, а, вопреки крестьянским правилам молотить хлеб осенью, а чистить арыки весной, делает все это зимой.
Но суду нужно было спасать эпизод обвинительного заключения о расстреле бригады. Поэтому он, убедившись в невменяемости свидетеля Елфимова, его показания не исследует и, рассчитывая, что ему удастся получить хотя бы косвенные подтверждения расстрельного эпизода
Председатель:
— Вы, Анненков, подъезжали к генералу на лошади?
Анненков:
— Да, подъезжал!
Председатель:
— Какое распоряжение вы давали?
Анненков:
— Я отдал распоряжение относительно квартир!
Председатель:
— А другие распоряжения давали?
Анненков:
— Впоследствии скажу!
В диалог включается гособвинитель:
— Какие директивы вы дали на площади? Помните, вы обещали сказать!
Анненков встает, долго молчит и вдруг спрашивает:
— Разрешите спросить, а какие еще есть показания по этому делу?
Показаний не было, поэтому гособвинитель срывается:
— Это дело не меняет! Отвечайте!
Грубый оклик задел самолюбие Анненкова и его могло понести. Это почувствовала защита и пытается погасить конфликт.
— Анненков заботится, чтобы то, что он сейчас скажет, не узнали свидетели! — оправдывает его защита.
Пытается погасить конфликт и председатель суда. Явно имея в виду гособвинителя, он говорит:
— Анненков имеет право не отвечать! — и, обращаясь к Анненкову: — Вы будете отвечать?
Но Анненков уже выведен из себя и замкнулся:
— Нет!..
Естественно, этот отказ был расценен судом как жест, подтверждающий показания Елфимова, и он, успокоившись, переходит к допросу свидетелей по другим вопросам. Но суду все-таки пришлось вернуться к этому эпизоду. При допросе ранее служившего в 5-й дивизии и переведенного в артиллерийскую батарею дивизии Анненкова свидетеля Матаганова один из судей спросил:
— А не видели ли вы, свидетель, как производили расстрел солдат Ярушинской бригады?
— Видел, как их гнали с фронта в Уч-Арал, — ответил Матаганов. — У всех солдат такое настроение, что их ведут на расстрел. Возвращающиеся повозочники потом рассказывали, что их расстреляли где-то за Уч-Аралом.
Заметим, что о расстреле бригады Матаганов знает по слухам и со слов повозочников, которые при сем не присутствовали и также пользовались слухами, поэтому доказательственная сила его показаний ничтожна.
7 августа суд, полагая, что подавленный и деморализованный Денисов хоть как-то подтвердит этот пункт обвинительного заключения, задает вопрос:
— А вот скажите, Денисов, показания свидетеля Елфимова о расстрелах в камышах Ярушинской бригады правдоподобны?
Денисову достаточно было сказать только одно слово, и это, возможно, зачлось бы ему при вынесении приговора. Но он не стал лгать:
— Я слышал переговоры по телеграфу. Было решено ненадежных отправить в распоряжение командования. Их отправили, разбив по группам. Но они не были расстреляны! — категорично заявил он.
Однако суду нужно было спасать следствие и доказать, что расстрел Ярушинской бригады имел место. Поэтому на утреннем заседании 9 августа председатель суда задает провокационный вопрос: