Сибирский аллюр
Шрифт:
Они пронеслись по Орельцу, мрачно ухмыляясь в ответ на высокомерно-пугливые взгляды горожан да подмигивая подглядывающим в окна бабам. А затем запели, чтобы показать, кто тут настоящая вольница.
У кремля к ним навстречу выехали два племянника Симеона Строганова, Никита и Максим, на холеных, играющих конях. Не спешиваясь, Ермак обнялся со Строгановыми, троекратно облобызался, сразу поняв, что предстоит им долгие годы дурить друг другу головы.
– Богатый, мирный край, – весело произнес Ермак. – Такого в Московии и не встретишь.
– Мы поддерживаем здесь порядок, вот и все, – Максим Строганов пристально поглядывал на ватагу. – Царь дозволил нам вершить здесь суд да дело.
Ермак Тимофеевич все понял. Это была первая затаенная угроза, первый удар по заду украдкой. Он широко улыбнулся, но темные глаза опасно блеснули. Глаза волка, которому неизвестно сострадание.
– Мы последовали призыву, выступили за веру христианскую, – заметил атаман. – Господь на небесах наградит нас… и Симеон Строганов.
Глава пятая
У СТРОГАНОВЫХ
Хозяин пермских земель уже дожидался Ермака и Машкова. В огромных палатах, ни в чем не уступавших по роскоши царевым палатам в Московском Кремле. Стены были обтянуты шелковыми шпалерами, кругом стояли красивые резные лавки, поверх которых были брошены меха чернобурой лисы и связки беличьих шкурок. На каменных полах лежали монгольские ковры, канделябры были из чистого золота, усыпанные драгоценными каменьями.
Несмотря на летнюю жару, Симеон Строганов кутался в плащ, подбитый куньим мехом. Ему было и слишком жарко, и неудобно, но купец должен же был показать такому дикарю, как Ермак, что не царь в далекой Москве, а Строганов в Орельце на Каме как раз и есть самый могущественный человек на Руси.
Ермак все прекрасно понимал и, кажется, впервые в своей жизни отвесил кому-то поклон. Просто склонил голову, но и то Машков сдавленно ахнул от изумления.
– Добро пожаловать, Ермак Тимофеевич, – произнес Симеон Строганов радушно и троекратно облобызал известного висельника и душегуба. Слова елеем текли с языка купца. Кто хочет заполучить Мангазею, не должен обращать внимания на такие мелочи, как понятия чести и совести. – О тебе и братьях твоих позаботятся. Мы тут для вас городок отдельный выстроили, на Каме-реке. Нам ведь вместе по призыву Божьему Мангазею завоевывать предстоит.
Ермак был доволен. Собственный казачий городок… Сегодня бы сказали, что Строганов построил огромный комплекс казарм, отделенный высоким тыном от Орельца и всего мира. Своего рода гетто.
– А как там с бабами, купец? – спросил Машков. Марьянки рядом не было, и он чувствовал своей святой обязанностью задать этот вопрос. Ермак благосклонно покосился на него.
– Будут вам бабы, – усмехнулся Симеон Строганов. – Знаю я, братушки, что воину надобно. Вырос я среди воинов.
Тем временем казачий духовидец Вакула Васильевич Кулаков навестил своего товарища по цеху и вере в строгановской часовенке. Казаки уже спешились и теперь топтались на огромном дворе кремлевском. Пара дворовых холопок хихикала в отдалении.
– Мир тебе, – произнес казачий поп, входя в часовню. И замер, восхищенный великолепным иконостасом, золоченым алтарем и камилавком священника. Отец Вакула чуть не плакал от жалости, что здесь дело с «дарами собратьев во Христе» никак не пройдет.
– Бог с тобой! – отозвался строгановский священник и осенил Вакулу крестным знамением. – Мы для тебя в казачьем городке часовенку-то срубили.
– Такую же красивую, как эта?
– Ну, не совсем такую, брат мой.
– Восплачет Господь наш на небесах от явной несправедливости людской. А ты еще говоришь, что все люди – братья, – казачий поп подошел поближе, примерился и ухватил своего «коллегу» за длинную бороду. – Нельзя попускать подобную несправедливость в мире веры христианской. Пообещай мне иконок парочку, брат мой. Казачьи рыла тоже радуются, на лики святые глядючи…
Через полчаса сторговались на том, что казачьей часовенке перепадет немножко строгановского блеска.
В то же самое время Александр Григорьевич Лупин подъезжал к купеческому кремлю, без жалости погоняя свою взмыленную коняжку. Марьянка увидела отца, и ее сердце болезненно сжалось. Она ткнулась лицом в гриву ермаковой лошади, чувствуя, как наворачиваются на глаза слезы. «Бедный милый папенька! Как же хорошо, что ты здесь…»
С главным конюшенным Лупин сумел договориться. Хотя здесь и не требовалось слуг, в Орельце полно своих мужиков, и чужаков с юга никто не ждет и не жалует.
– А я коновал знатный, – смело заявил Лупин. – Это у нас от отца к сыну даром великим переходит. Есть у вас тут толковый коновал, а? Как узнать, что у лошадушки с брюхом не так?
– Так ведь зеленым сгадит! – проворчал конюшенный.
– Так ведь и клевера пожрамши, отец родной, зеленым сгадит. Нет, в глаза кобыле посмотреть надобно! Я всегда конику в глаза смотрю и тогда уж точно знаю, где болячка засела. Кто так здесь может, а? Такие знания тайные только унаследовать можно!
– А ну, пошли, балабол! – решился конюшенный. Он подвел Лупина к лошади, понуро стоявшей в стойле и вяло жевавшей клок сена. – Ну, и что с ней? Посмотри-посмотри! Если ответа не дашь, взашей выгоню!
– А что, коник зеленым гадит? – осторожно уточнил Лупин.
– Нет! – выкрикнул конюшенный. – Ты в глаза-то ему посмотри-посмотри.
Лупин подошел поближе. Но вместо того, чтобы заглянуть лошади в глаза, поднял ей хвост повыше и глянул, куда следует.
– С каких пор там глаза расположены? – ахнул конюшенный и пошел красными пятнами.
– Так ведь оно всяко бывает, отец ты мой, – Лупин отошел от коня. – Каждое существо живое, что труба с дырьем различным. Это тоже знать надобно! – он обошел вокруг лошади, похлопал по шее. Животина жалобно покосилась на него. – Больна лошадушка-то. У нас болячку эту «большим треском» называют! Сильные ветры коняга пускает?
– Да, – ответил пораженный конюшенный. – Да еще какие! И тощать вот начала!
– Эх вы, варвары! – Лупин поцеловал лошадь в лоб. – Если здесь останусь, вылечу.
Это был просто-таки исторический момент в его жизни. Александра Григорьевича, «знатного коновала», доставили пред светлые очи Никиты Строганова. Лупину отвели каморку рядом с конюшней, дали еду и жалованье – рубль по воскресным дням. А еще он пообещался петь в хоре церковном, голос у Лупина от роду славный был.
Довольный подвалившим счастьем, Лупин вышел из конюшен. Широкая площадь перед купеческими хоромами уже была пуста, казаки отправились в свой городок. Дворня счищала конские лепешки со двора. В теплом летнем воздухе все еще висела вонь от взмыленных коней и немытых людских тел.