Сибирский аллюр
Шрифт:
– Опять лаетесь… – слабо прошептала Марьяна. Лупин вздрогнул, бросился перед ложем дочери на колени и обнял девушку. Прижал горящее тело Марьянки к себе, моля Бога лишь об одном, пусть позволит ему жар недужный на себя оттянуть…
– Тебе больно? – наконец, спросил он. Удивляясь тому, как вообще говорить не разучился.
– Нет… – она попыталась улыбнуться, но закашлялась надсадно. – Пить хочу, папенька. Я бы сейчас озеро, верно, выпила…
Подав брусничного взвару, Лупин поглядел на нее нежно, схватил суму и начал доставать пузырьки с мазями, порошками, салом барсучьим, воняющим просто омерзительно. Все то, что сгодится лошадям, если они простынут.
– Папенька, холодно мне… – внезапно прошептала Марьянка. Она пылала, а тело сотрясал озноб. Лупин прикрыл ее еще одним меховым одеялом и бросился к дверям.
– Мне нужен кипяток и вода холодная! – крикнул он. – И полотенца побольше, чтоб человека замотать. Да побыстрее вы там, мухи сонные!
– Уже лечу! – Лупин услышал, как Машков с силой толкнул лекарей. За дверью загомонили, забегали.
– Я сейчас к вам войду! – крикнул Машков.
– Только нос сунешь, прирежу! – спокойно пообещал Лупин.
Еще никогда казаки так не торопились, как в тот день. Прошло всего ничего времени, а Машков вновь барабанил в дверь.
– Батя, воду я принес! Ляксандра Григорьевич, хоть глазком одним дозволь взглянуть…
– Прочь пошел! – Лупин отодвинул в сторону сундук, открыл дверь и занес два ведра в палаты. От одного ведра вовсю шел горячий пар. Ермак тащил груду льняных тряпиц.
– Как лечить-то будешь? – спросил атаман. В отличие от Машкова, который вел себя, как сущий безумец, он старался держаться спокойно.
Для казачьего атамана Ермака Тимофеевича судьба была тем властелином, с которым простому человеку не поспоришь. Можно быть вольным, как орел в поднебесье… Но в один из дней оборвется нить судьбы и все равно придет конец.
– Не могу сказать, – закрыл Лупин дверь перед носом атамана. – Сейчас битва начнется, в которой ты, Ермак, мне не помощник!
Весь день и всю ночь просидел Лупин у постели Марьянки, обматывая тело девушки горячими полотенцами, а к щекам холодные компрессы прикладывая, чтоб оттянуть жар.
Машков и Ермак приносили все новые ведра с водой, а вечером Ермак отправил на казнь остяков, тех самых возниц, что заманили их отряд в ловушку.
К ночи прибежал Вакула Васильевич.
– Умер, поди? – спросил он Машкова, уныло сидевшего на лавке подле закрытой двери в ожидании новых распоряжений Лупина. – Отпевать парня, что ль?
– Я сейчас тебе, заразе, всю бороду повыщиплю! – рявкнул Машков. – Ступай спать, длиннорясый!
Поп всплеснул руками, осенил голову Машкова крестом, а затем пребольно саданул казака кулаком по лбу.
– Дурак ты, Ваня! – спокойно произнес он, когда Машков поднялся с пола. – Мне раб Божий Александр надобен.
– Он Борьку выхаживает, али не понимаешь?!
– И все-таки надобен он мне! – Вакула сжал кулаки. – Он – служка церковный, али нет? Он кому послушен, мне или тебе? Борька-то все равно не жилец!
То, что сделал Машков, было равносильно казни на костре: он схватил попа за нос, оттягал как следует и пинками выгнал его прочь из дома, пинками ж да тычками прогнал по морозу в церковь. А на прощание, хоть и поминал отец Вакула всех святых с матерями их вкупе, отвесил звонкий подзатыльник.
На следующее утро, рано-рано, Лупин, шатаясь от усталости, вышел из покоев больного «Борьки». Словно призрак, душа блуждающая, огляделся по сторонам и упал на скамью рядом с Машковым. Глаза старика покраснели и слезились от усталости и ночи, проведенной без сна.
– Спал жар… – прошептал он, уткнувшись головой в широкое плечо Машкова. – И хрипит уже меньше.
Нам остается только молиться… Сходить надобно к Вакуле…
– Ступай, батя, – растроганно промолвил Машков. – Со мной поп и разговаривать не станет…
– Нет! Ты ступай! Я с Марьянушкой остаться должен, – Лупин подтолкнул Машкова. – Сходи к нему, пусть уж зла не держит, за здравие помолится…
Смутно предчувствуя неладное, отправился Машков в церковь. Вакула вышел к нему и замер. Машков упал на колени и опустил голову.
– Победили мы болезнь, отче! – негромко произнес он. – Сбил жар Лупин. Только с Божьей помощью и сладили… Помолись и ты за здравие Борькино.
– Господь с тобой, Ванятка! – пробасил казачий душеприказчик пред Богом. Подошел поближе к коленопреклоненному Машкову. Тот вскинул на него глаза…
И тогда на Ивана обрушился первый удар. Казак не сопротивлялся… Он должен убедиться, что поп помолится за здравие больной. Удары сыпались со всех сторон. «Марьянушка, ради тебя и не такое стерплю, сдюжу! Ха, подумаешь ребра… Марьяшка, ты поправляйся только! Гой, а теперь голова… Марьянка, я люблю тебя…».
Когда Вакула подустал, он отслужил службу во здравие раба Божьего Бориса, а затем помог Машкову выйти из церкви. С синяком под глазом, кровоподтеками по всему телу вернулся Иван Матвеевич в дом князька Япанчи и постучал в двери покоев, где лежала Марьянка.
– Я упросил его службу отслужить, батя! – устало сообщил он.
– Входи…
Пошатываясь, Машков вошел в покои. Марьянка спала, замотанная в полотенца. «Нет, не умрет…» – с радостью подумал Иван.
Лупин в ужасе глянул на него и твердо решил отомстить зловредному отцу Вакуле.
– Можно… можно я поцелую ее, – прошептал Машков, падая перед кроватью на колени.
– Можно.
– Спасибо, батя, – Машков наклонился и поцеловал Марьянку в закрытые глаза. А когда поднялся, увидел, что девушка слабо улыбнулась во сне.