Сибирский послушник

Смирнов Алексей Константинович

Звезды напитались светом, проступила луна. В избушке тоже зажглись окна; Швейцер догадался, что девица пришла с продуктами, и ощутил волчий голод. Он выбрался из укрытия, пригнулся и крадучись устремился к брошенному огороду.

6

Темнота мешала разбирать, где что растет. Тем труднее было Швейцеру, привыкшему к огородным культурам в вареном-пареном виде. Выдернув наудачу несколько кустиков и поднося добычу поближе к глазам, он, наконец, нашел морковные грядки. Морковь он складывал в сюртук, предварительно связав ему рукава. Узнал он и лук, хотя встречал его только нарезанным. Долго думал, связываться ли с капустой, и в конце концов взял небольшой кочан. Небрежение правилами

гигиены заставляло его содрогаться. Швейцер решил вымыть овощи в придорожной канаве. В то же время ему было ясно, что на такой диете он долго не протянет, надо пробраться в дом. Он дождется, когда старик пойдет к переезду - но, собственно, с чего? Если поезда будут ходить так же густо, как сегодня, то смотритель весь день проторчит во дворе. А девушка с пакетом будет хлопотать по хозяйству. Ей вовсе не обязательно снова садиться в эту страшную машину и куда-то ехать. Может быть, она уже закончила свои дела там, где... в общем, где-то там, Бог его знает, где. Хоть бы хлеба стащить. И попить. Он выдул бы бочку. Жажда грозила Швейцеру помешательством: он, боясь микробов, не пил целый день и старался не смотреть на воду, заполнявшую канавки и ямы. Наверно, с его языком, деснами и небом уже случилось что-то непоправимое, до того ему было худо.

Швейцер взвесил ношу в руке: пустяки, всего ничего. Вокруг стояла тишина, если не брать в расчет стрекота скрытых насекомых, которые сами и были этой тишиной. Внезапно стало совсем темно: свет в избушке погас. Швейцер, уже собравшийся идти обратно в ельник, к себе, застыл и неуверенно покосился на черное окно. Собственная робость его разозлила, и он вдруг почувствовал себя хозяином мира, который властен открывать ногой любые двери. Не пропадет же он тут, с этими двумя. Он сбежал из Лицея, миновал все посты и запоры - неужто не справится с расхлябанной дверью жалкого домишки? А если ему не оставят другого выхода, он может и пригрозить. Швейцер присмотрелся и различил близ крыльца забытую косу, наточенную днем. Можно и полоснуть, в интересах необходимости. Некстати вспомнился Раскольников и даже фадеевский "Разгром", который странным образом, по недосмотру, затесался в классический курс. Швейцер помотал головой, отгоняя черные мысли. Глупые, безумные фантазии, он никого не убьет - попугает, и все. Даст Бог, дело не дойдет и до этого, он будет скор и бесшумен. Вот только попьет, прихватит краюшку мучного и сразу исчезнет. Хозяева, конечно, донесут; у них наверняка есть возможность связаться со внешним миром, здесь все возможно, но он уже будет далеко.

Швейцер начал подниматься по крыльцу. Оно было справлено на совесть и не ответило ни единым скрипом. Сюрпризом оказалась и незапертая дверь, тогда как Швейцер приготовился сражаться с замками. Он вошел внутрь, в доме было еще тише, чем снаружи. Здесь, правда, что-то тикало - какие-то невиданные часы, как выяснилось позднее. Крохотный коридорчик мигом вывел его в кухню, где в лунном свете выступали два ведра, доверху наполненные колодезной водой. Что-то лежало на столе, какая-то еда. Швейцер опустился перед ведром и стал пить. Когда вспыхнул свет, он не вдруг оторвался и допивал последние глотки; железный предмет слегка толкнул его в правое плечо.

– Стой спокойно, - прохрипел голос.

Швейцер молча отнял руки от ведра и повертел ладонями, показывая, что безоружен. Коса лежала рядом.

– Дуня!
– позвал голос.
– Твоя правда была. Гость у нас.

Швейцер медленно обернулся. Старик смотритель наводил на него охотничье ружье. В кухню вошла та самая девушка, одетая в ночную рубаху до пят.

– Я позвоню в милицию, - сказала она, едва увидела Швейцера.

– Пожалуйста, не надо никуда... звонить, - попросил

тот дрожащим голосом.
– Я просто попил. Я сейчас уйду.

– Попил?
– прищурился дед и наподдал косу.
– А это что?

Швейцер облизнул губы. Глаза у него горели, как у маньяка.

– Папа, он еще птенец, - протянула Дуня.
– Откуда ты такой взялся?

– Я тебе скажу, откуда он взялся, - усмехнулся дед.
– Он из коллектора сбежал. Это по его душу приезжали. И вертолет летал, как угорелый.

– Не может быть!
– ахнула та и прикрыла ладонью рот.

– Вот тебе и не может, - смотритель оседлал табурет и поставил ружье между ног.
– Он пожрать залез. Мы же не знаем, чем его кормят. Что вам там дают, в коллекторе?
– обратился он к Швейцеру.

Тот словно язык проглотил и стоял, шатаясь.

– Видишь, с ним что-то неладно. С них там пылинки сдувают, а тут лес. Чего?
– он приложил ладонь к уху, расслышав невнятное бормотание.

– Враг...
– Швейцер собрался с силами и решил, что пусть он лучше погибнет, но задаст самый главный вопрос.
– Далеко ли Враг?

– Так уехали еще днем. Ведь ты с поезда?

Швейцер помотал головой и тут же кивнул. И опять спросил:

– Но Враг-то - где он сам?

Старик недоуменно взглянул на дочь.

– Про что он толкует? У тебя, голубь, один враг - твои хозяева. И то как посмотреть. Люди важные, ученые, нам не чета...

– А стрекозы?
– Швейцер шагнул вперед, и дед на всякий случай снова взялся за ружье.
– Стрекозы, которые откладывают в людей яйца?

– Да Господь с тобой, - смотритель осторожно рассмеялся.
– Откуда им тут взяться? Тебе сон приснился...

– Понятно, - Швейцер утратил остаток сил и сполз на пол.

– Папа, что ты разговоры разговариваешь!
– вмешалась Дуня, схватила какую-то тряпку и стала мочить ее под странного вида бачком, штырек которого ходил туда-сюда.
– Он же весь в крови! Его перевязать надо.

– Перевяжи, - согласился дед.
– Фигура ценная. За сохранность, может, премию получим...

Дуня ответила отцу уничтожающим взглядом. Тот улыбнулся.

– Не бойся, - сказала Дуня, присела перед Швейцером и стала вытирать с его лица кровь и грязь.
– У него шутки дурацкие. Он и не думает тебя выдавать.

– Обожди, - возразил с табурета смотритель, вновь принимая серьезный вид.
– Дело-то особенное. За ним же уход особый нужен, присмотр. Мы ж не знаем, чего ему можно, а чего нельзя. Он, может, устроен хитро...

– Человек как человек, - Дуня распрямилась и пошла назад к умывальнику полоскать тряпку.
– Симпатичный. Есть хочет. Поранился. Ничего хитрого нет.

– Умная ты больно, - дед поерзал.
– Слышишь, малец!
– он сдвинул брови.
– Ты сам-то как?

Швейцер отозвался не сразу.

– Спасибо, со мной все в порядке, - сказал он наконец с горечью.
– Вы не думайте, я не какой-нибудь тепличный. У нас гимнастика, военное дело...

– Я ж говорил, что их не только на мясо!
– Смотритель торжествующе подмигнул Дуне.
– Наверно, и для армии готовят. На случай чего.

– Причем здесь мясо?
– глухо осведомился Швейцер.

– Ну, а что ж еще?
– Старик не видел знаков, которые Дуня, догадавшись о чем-то, отчаянно ему подавала.
– Потроха для власти. Люди ваш заповедник стороной обходят.

– Я вас не понимаю, - Швейцер снова был на ногах, и это прибавляло ему растерянности: вроде как нужно шагнуть, но не ясно, куда и зачем. Он безнадежно посмотрел на тикавшие ходики. Маятник гулял, предупреждая Швейцера, что скоро его время выйдет.

– Папа!
– Дуня легонько хлопнула по столу.