Сибирский Робинзон
Шрифт:
— Ладно, надеюсь, в следующий раз не забуду поискать, — утешил я себя.
В котелке, шумно пузырясь, кипела вода. Я варил себе похлебку, названную мною «а ля Робинзон». Запишите рецепт. Приготовите на досуге, если делать будет нечего. Возьмите пол-литра речной воды, но только прошу, для вашего блага, вода должна быть не из Москвы-реки, здесь даже кипячение бессильно… Дождитесь, пока вода закипит, затем бросьте пять толстых, но мелко нашинкованных кружочков копченой колбасы. Хотя если у вас всё в порядке с зубами, то можно и не шинковать, даже лучше, уваристей получится супец. Как только над котелком поднимется мясной аромат, смело бросайте порубленные мороженые помидоры и огурцы. Спросите, зачем в супе огурец, если он не маринованный или не солёный? Отвечаю: замороженный свежий огурец на фиг никому не нужен, если только вы не в статусе Робинзона! Варево получится — пальчики оближешь! И самое главное, не добавляйте соли. Поскольку её у меня не было. О соли я забыл как и о чае…
Помешивая супчик пластиковой ложкой, я напевал веселую песенку: «С высоких гор спускается туман, когда всё ближе с моря ураган, но в эту ночь под сенью звонких струн я все-таки лаской вырвал поцелуй…» Песня не кулинарная, но душевная, а я готовил с душой.
«Было бы неплохо запустить в похлебку макарошек или картошки, — подумал я, — однако придется закатать губу. И так сойдёт!»
Вариант бросить в котелок белого хлеба, для пущей густоты, был принят, хотя и не соответствовал кулинарной эстетике.
«Эстетика должна быть во всём», — так любил говорить Виктор Гаврилович, прораб, под чьим руководством мне довелось работать не один год.
Каморка наполнилась вкусным овощным ароматом, от которого разыгрался жуткий аппетит. Живот урчал и бурчал, требуя скорейшего перехода от пролога — приготовления, к эпилогу — обеду.
«Сколько же дней я не ел первого? — спросил я сам себя, — дней десять, не меньше. — Ведь и в Москве я не часто баловал себя супчиком. — А ведь в жидкости вся сила!.. Ну, вроде бы готово».
Самодельный котелок был без дуги. Я боялся уронить его, когда ставил на пол, чтобы остудить. Заворожено смотрел я на свое кулинарное творение, но, не дождавшись, пока оно остынет, смело запустил ложку в котелок. Кипяток предательски ошпарил язык, я долго плевался и нецензурно бранился, ругая свою глупость и нетерпеливость. Зубы, даром что оглушённые двойным ударом каффетина, от кипятка заныли привычной болью. Лицо искривилось, в глазах померкло. Пришлось запастись терпением и ждать, пока суп остынет до приемлемой температуры.
Чтобы не терять калории, я зажал импровизированный котелок между ног, впитывая исходящее от него тепло. Время от времени запуская в него ложку, чтобы поднеся к губам определить насколько моя похлебка еще горяча. Когда она остыла, я набросился на неё, словно голодный пес на мозговую косточку, быстро работая ложкой, совершенно не обращая внимания на такой пустяк, как стекающие по подбородку и на куртку капли. Я только самозабвенно утирался, упорно не желая отрываться от полюбившегося физического упражнения: ложка в котелок — ложка в рот. И так бы до бесконечности, да вот супец подвел. Не успел я войти во вкус, как он, мерзавец, закончился. Я расстроился, потому что понял — не наелся. Выскреб все до последнего, ничего не оставил, ни кусочка колбасного, ни зернышка помидорного или огуречного. Я бы и стенки котелка вылезал, да язык коротковат, не достать.
— Умылся супом, осталось утереться, — сказал я и провел по губам тыльной стороной ладони. — Н-да, хорошо, но мало. Надо вдогонку отправить пару бутеров.
Я считаю, надо жрать — пока есть, что жрать! Голод не тётка и не дядька, вообще не родственник, поэтому гнать его нужно к чёрту, и тогда всё будет отлично… Блин, у меня же есть икра!
Достав одну из трех банок, я в два счета ее вскрыл и той же ложкой стал отправлять деликатесную вкуснятину себе в рот. Покончив с икрой, я умиротворенно вздохнул и сделал хороший глоток красного винца.
— Опаньки, — вдруг удивился я.
И было чему удивляться, только сейчас, продолжая вытирать подбородок, я заметил, что нижняя часть моего лица покрылась щетиной, смахивающей на ту, что растет на свиньях.
«Надо думать, больше семи дней не брился. Скоро обрасту и буду похож на подзаборников с Казанского вокзала. И даже переодеваться не надо, гардероб точь-в-точь как у них».
Остальная часть дня прошла в заготовке дров. Каждая последующая ночь была холодней предыдущей. С тоской я смотрел на вечернее небо. За весь день солнце так ни разу и не выглянуло из-за туч. Я понимал, что в такую погоду самолёт никто искать не будет. Все знают, чем это может закончиться. Лишними жертвами. Но, не обращая внимания на голос разума, мои чувства взывали о помощи. Они, подобно лежащей на дне подводной лодке, подавали сигнал «SOS». Спасите наши души!
Разум разумом, а я смотрел в небо и вслушивался в вечернюю тишину. Собственно ничего не было видно и слышно, кроме неторопливых туч и ветра, играющего миллиардами снежинок, и раскачивающего деревья.
Я прикинул, сколько сейчас времени. До темноты оставалось около часа. Хотя дров я запас достаточно, но решил заготовить побольше, на всякий случай. Как говорится, запас карман не тянет и есть не просит.
«Всё, последняя охапка», — подумал я.
Не дойдя до хвоста метров пятьдесят, я остановился перевести дух. И таскать дрова тяжело, и одежда тяжела. Но новый костюм хорошо держал тепло, не позволяя снегу забиваться, куда ни попадя, особенно в ботинки. Все хорошо, только одышка замучила.
Ночь опускалась на землю. Тайга быстро погружалась во мрак. И ветер, разгулявшись, гнул деревья, шумно проносясь над рекой.
От окружавшего меня мрака и гула ветра мне совсем стало не по себе. Я вообще жутко не люблю ходить в ночной лес или купаться по ночам, например, в реке. Всё какие-то кошмары чудятся, то вампиры, то утопленники, то еще чёрт знает что…
Я поежился. Мое воображение рисовало голливудские ужасы. Когда сквозь завывание ветра прорвался далёкий протяжный, леденящий кровь вой, я впал в оцепенение. Он был чуть слышен, но мои волосы встали дыбом, колени коварно ослабли и задрожали, сердце застучало в бешеном ритме, готовое спрятаться в пятках. Мне было не просто страшно, а жутко страшно. Да, я по-настоящему сдрейфил, сдрейфил так, как никогда еще в своей жизни. Бросив вязанку, я во весь опор помчался в каморку.
Глава двенадцатая
ГРУСТНЫЙ ВЕЧЕР
…Bagama, bagama mama,
я скучаю по тебе, bagama mama…
Вбежав в каморку, я с силой захлопнул дверцу, и только тогда смог перевести дух. Левая рука, ещё не зажившая, сильно болела от ушиба. Мчась напролом через лес, я, не успев замедлить бега, влетел в хвост самолёта, поскользнулся, упал, но тут же вскочив, скрылся за дверцей.
Я посмотрел на ладонь. Несильно сжал и разжал пальцы. Вроде работают…