Сибирский Робинзон
Шрифт:
Я слегка подбрасывал орешки, которые стучали, как в погремушке. Этот, приятный для беличьего острого уха, звук магнитом притягивал её, и чем дольше я тряс орешками, тем ближе она ко мне подходила. Я помнил еще со школы, что белки в нашем Битцевском парке ради подсолнечных семечек запрыгивали даже на ладонь. Я подумал, что и эту вертлявую красотку можно будет приручить, тем более что людей она, скорее всего, никогда не видела.
— Ладно, Бог с тобой, грызи, — сказал я и, не дожидаясь, пока белка сядет на руку, швырнул ей орешки. — Некогда мне тебя, словно девицу, уламывать. Покедова!
Посмотрев вверх, на вершину горы, скрытую от меня лесом, я проложил мысленно свой путь. Получилось как в геометрии — от точки А до точки Б, и всё по прямой. Итак, условия задачки ясны, значит пора двигаться.
Предстояло идти через незнакомую местность, поскольку в поисках самолёта мои маршруты не проходили в этих местах; однако меня это не смущало. Я почувствовал себя настоящим лесовиком, своим среди разношерстных таежных обитателей.
Первые десять шагов я шёл очень осторожно, прощупывая снежный наст ногой, который оказался очень прочным, только поскрипывал, как половая доска в старом доме. От посоха толку было мало, он проваливался почти на половину, поэтому я просто нес его на плече. Убедившись, что мне не грозит погрузиться в снег, я смело стал вышагивать вперед. Небольшое неудобство доставляли скользкие пакеты, одетые на ноги, из-за которых я раза три падал. Буреломы на моем пути были редки, как пятерки в дневнике двоечника. Погодка стояла чудная, и всё говорило о том, что вояж должен удастся.
Бодро вышагивая, мурлыча песенку, я чувствовал себя лесником, обходящим свои владения. Я с одобрением смотрел на высокие зеленые кедры, этих таёжных пижонов, никак не желающих быть похожими на своих обнаженных собратьев, сиротливо скинувших листву. Вот упрямцы! Я остановился возле одного из кедров, приложил руку к его шершавому стволу, а потом вовсе уткнулся носом, принюхиваясь к еле-еле осязаемому смолистому аромату. Хорошо! Уходя, я не удержался и ударил посохом по стволу. Кедр не остался в долгу — упавшая шишка попала мне точно по макушке.
Постепенно шаг за шагом я поднимался в гору. С каждой сотней пройденных метров наклон горы становился всё круче и круче. Я не мог знать, сколько еще предстоит идти, ибо вершина все еще была скрыта деревьями. Приблизительно часа через два я поднялся на значительную высоту и, очутившись на открытом участке склона, мог увидеть ближайшие окрестности тайги.
Внизу, огибая гору, тонкой змейкой бежала речушка. Я обратил внимание, что она почти замерзла, постепенно переставая быть водной преградой, став и мостом, связывающим берега, и ровной дорогой, убегающей неизвестно куда. Я видел только небольшой ее участок, но он вызвал какое-то смутное беспокойство, неуловимую мысль… Ага, вот она: издревле на Руси зимние реки использовали как дороги, ибо они были удобны для езды, да и не заблудишься, река всегда выведет к людям. Вот об этом я подумал, но вдумываться в эту идею не стал — несвоевременно. Да и неизвестно в какую сторону следует идти, чтобы наткнуться на ближайшее поселение. Для меня главное в этой картинке было то, что она указывала на неумолимое приближение ранней зимы. Боже мой, а ведь на дворе только октябрь! Что дальше-то будет?
Я почесал замерзший нос. Вдруг мне в голову пришла забавная мысль, ведь если бы мне довелось очутиться здесь летом, то комары и гнус уже через пару дней свели бы меня с ума, а потом заживо сожрали. Оставалось благодарить Бога за мороз и снег.
«Всё не так уж и плохо, — усмехнулся я, подумав, что смог адаптироваться к холоду и привыкнуть к снегу. — Правда, после того, как меня появились огонь и тёплая одежда».
Я присмотрелся, надеясь увидеть место падения самолёта, но сколько не смотрел, так и не нашёл его.
Может быть, увижу с вершины, подумал я. Мне очень хотелось, чтобы так оно и было, потому что, если увижу я, то, значит, смогут увидеть и спасатели, спешащие на помощь погибающему налогоплательщику.
Чем ближе я поднимался к самой вершине, тем тяжелее было идти. Задыхался я не от нехватки кислорода, его-то как раз было предостаточно, меня замучила одышка. Никогда не думал, что в тридцать лет буду страдать от старческой напасти; вдобавок вся спина промокла от пота.
— Пора остановится… отдохнуть… перекусить… Иначе не поднимусь, — запыхавшись, сказал я сам себе.
Неподалеку лежало давным-давно поваленное дерево. Его ствол был погребен под снегом, но обширное корневище торчало наружу. Я втиснулся между двумя толстыми корнями, и достал сумку, которую предусмотрительно надел под пончо. Бутерброды все-таки остыли, но были мягкими. Бережно достав двойной презерватив с вином, я с предельной осторожностью развязал его и сделал хороший глоток. Конечно, хорошо бы развести костёр, но мне было не холодно, поэтому я решил не тратить попусту драгоценное время. Для того чтобы вернуться домой засветло, мне следовало подняться на вершину максимум в течение ближайших полутора часов. Эта мысль заставила меня побыстрее покончить с обедом.
После отдыха и обеда идти было веселей. Вино приятно затуманило голову и грело изнутри. Казалось, ноги сами несли в гору. Пройдя метров пятьсот, я резко остановился и замер.
— Ух, олень! — с удивлением прошептал я. — Какой красавец. О, да здесь целое стадо!
Первый олень, которого я заметил, был вожаком. Он шёл впереди, указывая своей семье путь. Олень-вожак был самый крупный из шести прочих. Стадо было от меня в двадцати метрах, но даже с этого расстояния можно определить рост вожака. Спина старого оленя доходила бы мне до самого подбородка. Животные забавно вытягивали вперёд шеи, словно пытались постоянно дотянуться до чего-то вкусного. Когда они идут вот так, не спеша, а не мчатся как угорелые, их головы равномерно покачиваются в разные стороны, а большие грустные глаза смотрят настороженно.
— Бог мой, сколько мяса ходит-бродит! — воскликнул я. — Эх, жаль, ружья нет, а то поел бы сейчас свежей оленины.
С моим ножом делать здесь нечего. Разве что пращу смастерить да попробовать в лоб засветить старому оленю! Вожак словно поняв меня, покачал головой и поспешил прочь, увлекая все стадо. Олени уходили осторожно, стараясь копытами не пробивать наст. Через несколько минут стадо скрылось, и больше его я не видел.
Вершина возникла на моем пути неожиданно. Сначала между деревьями показалась обнаженная скала, похожая на выпирающую сломанную кость, а затем голубой лоскуток неба над нею. От нетерпения я прибавил ходу и вскоре оказался почти на самом верху, заросшем редкими деревьями, в основном березами и орешником. Оставалось сделать последний рывок и забраться на саму скалу.
Вблизи она оказалась огромной. Несмотря на отвесные стены, во многих местах скала была разрушена и покрыта трещинами. Глубокий разлом делил весь скальный массив на две почти равные части.
Поправив одежду, я стал карабкаться вверх. На мое счастье трещины и многочисленные уступы сделали подъём сносным и почти безопасным. Впрочем, обёрнутых в обмотки ног я почти не чувствовал, отчего боялся, что оступлюсь и сорвусь вниз.
На довольно просторной скалистой площадке я прилёг передохнуть. Лежал и смотрел в голубое небо, которое проглядывало из сплошного потока серых туч. Оно было так близко, что, казалось, протяни руку и коснешься… Никогда в своей жизни я не видел небо столь близко, если не считать катастрофического путешествия на самолете. Это было настоящее небо, не прокопченное выхлопными газами города, не подсвеченное миллионами фонарей и прожекторов. Я смотрел на него и тонул в нем, как иногда тонут в глазах любимой женщины.